Онлайн книга «Аномалия. «Шполер Зейде»»
|
– Мисс Панченко! «А зохн вэй»! [81] «Гойка»! [82] А-а-а! Он хватается за сердце и падает в пыль. А вопль его несётся над селом. Дом милиционера. Раннее утро. Этот вопль слышит в своём доме милиционер Нечипоренко. Он хватает бинокль и видит… Улицы села. Раннее утро. Эффект бинокля. …как падает Гороховский. Исаака и Маргариту милиционер не замечает. А они уходят по другой тропинке. Улицы села. Раннее утро. Милиционер Нечипоренко, в трусах и майке, но в сапогах и с портупеей, с мундиром в охапке, выскакивает к мотоциклу. Заводит. Мчится к упавшему Гороховскому. Вместе с Гутманом он укладывает Гороховского в коляску мотоцикла. Едут к гостинице. Площадь у сельской гостиницы. Раннее утро. Дед Грицько подметает площадь перед гостиницей. Подъезжает мотоцикл. Дед Грицько вместе со всеми заносит Гороховского в комнату. Сельская гостиница. Комната. Раннее утро. Гороховского кладут на кровать. Дают попить воды. В комнате тесно. Стоят ящики с помидорами, огурцами, фруктами – подарки сельчан. – Что случилось? – волнуется дед Грицько. – Та молились они вроде, – говорит милиционер. – А потом крик. Смотрю – падает. Я сразу на мотоцикл. Ну как? – трогает он лоб Гороховского, спрашивает – «О'кей»? Тот открывает глаза. Над ним милиционер Нечипоренко в трусах и майке, но в сапогах и с портупеей. – Это же мне уже снилось! – шепчет Гороховский и в ужасе закрывает глаза. А милиционер на ходу облачается в мундир и становится всё официальнее и официальнее: – Ну, тогда полежите, отдохните. Понятное дело! Все посдурели. Ящиками помидоры и огурцы возят. Не комната, а склад. Конечно, им чтобы продукт переработать… Милиционер и дед Грицько выходят. Остаются почти бездыханный Гороховский и немногословный до того, но сейчас окончательно потерявший дар речи, Гутман. У Мемориала Цадика. Раннее утро. Охранники Ривы и Бекки Розенберг – «Большой» и «Мелкий» – выводят своих подопечных от дороги на холм к мемориалу. Усаживают их в укромном месте за сараем, где провели ночь Исаак и Маргарита, а сами короткими перебежками проводят рекогносцировку. Вокруг пусто. Если, конечно, не считать море галдящих курей и гусей на территории птицефермы. Мама Рива и Бекки сидят на маленькой скамье за стенкой сарая. Солнце. Утренний ветерок. Бекки не привыкла вставать в такую рань. Оттого и раздражена: – Мама! Вон же этот мемориал! Что они там рыскают? Почему мы сидим здесь?! – Потому что мы ждём, когда… Приедет раввин, соберутся люди и будет торжественное открытие. – Глупо! – Что? – Всё! Глупо прилетели. Какая-та глупая гостиница. Глупая еда. Глупые твои таинственные перешёптывания с этими глупыми телохранителями. Глупое ожидание. Глупый ор кур! Бекки встает и выходит из-за сарая. Осторожно ступая, чтобы не наступить на кур, идёт к мемориалу. – Бекки, назад! – кричит мама Рива. – Мама, отстань! Девушка проходит в калитку, читает надписи на ограде. Проводит рукой по тёплому шероховатому могильному камню. Бац! Неожиданно у неё в ушах пропадает птичий гомон и возникает мелодия Благодати. Это как солнечный удар. Бекки пошатывается, поворачивает голову… О, магия Шполер Зейде! Девушка поднимает глаза… Вдоль ограды птицефермы движется охранник. Это «Большой». Ещё немного, и он окажется на биссектрисе взгляда славной Бекки, уже охваченной стремлением любить… Но! Под ноги ему подворачивается курица. И «Большой» задерживается на мгновение. А тут как раз из-за сарая появляется «Мелкий». Судьба! Вернее, неисповедим выбор Господа! Бекки смотрит на «Мелкого». А он на неё. Молния любви пробивает обоих! Сельская гостиница. Комната. Утро. Гороховский открывает один глаз, потом второй. На веревке сохнут их носки, трусы. Он сползает на пол, достает из-под кровати чемодан. Перерывает его. Телефона нет. Тогда он поворачивается к Гутману. Тянет дрожащие руки. Гутман достаёт свой мобильный телефон. Гороховский набирает номер и шепчет на идиш: – Саймон, родной! Срочно! Мистера Финкельштейна. Что значит, «разговаривает с премьер-министром Франции»? Экстренно! Проблемы с внуком! С Исааком! Вопрос стоит о жизни и смерти! – и добавляет дрожащему рядом Гутману: – Между прочим, Бэрэлэ, о нашей с тобой жизни и смерти. Но всё равно! Чего бы это мне ни стоило, я должен доложить «балабосу». Франция. Анфилады дворца в Париже. Утро. Финкельштейн и премьер-министр Франции потягивают утренний кофе и благодушно беседуют. Встревоженный Саймон протягивает Финкельштейну мобильный телефон. – Простите, господин премьер-министр, – извиняется Финкельштейн, берёт трубку, отходит к большому окну, из которого открывается вид на парк Версальского дворца. Украина. Сельская гостиница. Комната. Утро. Гороховский начинает говорить. На идиш, конечно. Его речь заглушает какофония звуков – ревут какие-то моторы, звучит залихватская хасидская песня «Гоп, казакэс». А почему бы и нет? Ну, разве так важно, что он лепечет, если и так всё понятно. Площадь у сельской гостиницы. Крыльцо. Утро. В окно за заикающимся Гороховским наблюдают милиционер и дед Грицько. Дед с большим трудом переваривает информацию, которую хасид на чистом «идиш» докладывает своему боссу. Франция. Анфилады дворца в Париже. Утро. Финкельштейн орёт так, что от него шарахаются все вокруг. Официант от страха проливает кофе мимо чашечки премьер-министра. Вопль несётся по анфиладам дворца. Затем миллиардер падает в кресло и теряет дар речи. Он тяжело дышит, словно рыба, выброшенная на берег. Премьер – министр с сочувствием подаёт ему стакан воды. Финкельштейн жадно пьёт. Остаток воды выливает себе на голову. Вскакивает. Бегает по залу. Кричит в телефон. Среди всего им сказанного давайте услышим это: – Я немедленно вылетаю! Но тебе, «шмок» и «шлимазл», [83] я советую покончить с собой до моего приезда! Чтобы к множеству моих грехов не добавлять отрывание уже давно бесполезных частей твоего организма! |