Онлайн книга «Голос»
|
Она была вольная, но с лагерными манерами и приблатненной речью. Вообще административно-хозяйственные работники через месяц становились похожими на заключенных. Даже наемные инженеры тянули по фене. Не говоря о солдатах… — Приступим, — сказал замполит. Артисты достали из карманов мятые листки. — Роли должны быть выучены к среде. Затем Хуриев поднял руку: — Довожу основную мысль. Центральная линия пьесы — борьба между чувством и долгом. Товарищ Дзержинский, пренебрегая недугом, отдает всего себя революции. Товарищ Ленин настоятельно рекомендует ему поехать в отпуск. Дзержинский категорически отказывается. Параллельно развивается линия Тимофея. Животное чувство к Полине временно заслоняет от него мировую революцию. Полина — типичная выразительница мелкобуржуазных настроений… — Типа фарцовщицы? — громко спросила Лебедева. — Не перебивайте… Ее идеал — мещанское благополучие. Тимофей переживает конфликт между чувством и долгом. Личный пример Дзержинского оказывает на юношу сильное моральное воздействие. В результате чувство долга побеждает… Надеюсь, все ясно? Приступим. Итак, Дзержинский за работой… Цуриков, садитесь по левую руку… Заходит Владимир Ильич. В руках у него чемодан… Чемодана пока нет, используем футляр от гармошки. Держите… Итак, заходит Ленин. Начали! Гурин ухмыльнулся и бодро произнес: — Здрасьте, Феликс Эдмундович! (Он выговорил по-ленински — «здгасьте».) Цуриков почесал шею и хмуро ответил: — Здравствуйте. — Больше уважения, — подсказал замполит. — Здравствуйте, — чуть громче произнес Цуриков. — Знаете, Феликс Эдмундович, что у меня в руках? — Чемодан, Владимир Ильич. — А для чего он, вы знаете? — Отставить! — крикнул замполит. — Тут говорится: «Ленин с хитринкой». Где же хитринка? Не вижу… — Будет, — заверил Гурин. Он вытянул руку с футляром и нагло подмигнул Дзержинскому. — Отлично, — сказал Хуриев, — продолжайте. «А для чего он, вы знаете?» — А для чего он, вы знаете? — Понятия не имею, — сказал Цуриков. — Без хамства, — снова вмешался замполит, — помягче. Перед вами — сам Ленин. Вождь мирового пролетариата… — Понятия не имею, — все так же хмуро сказал Цуриков. — Уже лучше. Продолжайте. Гурин снова подмигнул, еще развязнее. — Чемоданчик для вас, Феликс Эдмундович. Чтобы вы, батенька, срочно поехали отдыхать. Цуриков без усилий почесал лопатку. — Не могу, Владимир Ильич, контрреволюция повсюду. Меньшевики, эсеры, буржуазные лазунчики… — Лазутчики, — поправил Хуриев, — дальше. — Ваше здоровье, Феликс Эдмундович, принадлежит революции. Мы с товарищами посовещались и решили — вы должны отдохнуть. Говорю вам это как предсовнаркома… Тут неожиданно раздался женский вопль. Лебедева рыдала, уронив голову на скатерть. — В чем дело? — нервно спросил замполит. — Феликса жалко, — пояснила Тамара, — худой он, как глист. — Дистрофики как раз живучие, — неприязненно высказался Геша. — Перерыв, — объявил Хуриев. Затем он повернулся ко мне: — Ну как? По-моему, главное схвачено? — Ой, — воскликнула Лебедева, — до чего жизненно! Как в сказке… Цуриков истово почесал живот. При этом взгляд его затуманился. Геша изучал карту побегов. Это считалось подозрительным, хотя карта висела открыто. Гурин разглядывал спортивные кубки. — Продолжим, — сказал Хуриев. Артисты потушили сигареты. — На очереди Тимофей и Полина. Сцена в приемной ЧК. Тимофей дежурит у коммутатора. Входит Полина. Начали! Геша сел на табуретку и задумался. Лебедева шагнула к нему, обмахиваясь розовым платочком: — Тимоша! А Тимоша! Тимофей: — Зачем пришла? Или дома что неладно? — Не могу я без тебя, голубь сизокрылый… Тимофей: — Иди домой, Поля. Тут ведь не изба-читальня. Лебедева сжала виски кулаками, издав тяжелый пронзительный рев: — Чужая я тебе, немилая… Загубил ты мои лучшие годы… Бросил ты меня одну, как во поле рябину… Лебедева с трудом подавляла рыдания. Глаза ее покраснели. Тушь стекала по мокрым щекам… Тимофей, наоборот, держался почти глумливо. — Такая уж работа, — цедил он. — Уехать бы на край земли! — выла Полина. — К Врангелю, что ли? — настораживался Геша. — Отлично, — повторял Хуриев. — Лебедева, не выпячивайте зад. Чмыхалов, не заслоняйте героиню. (Так я узнал Гешину фамилию — Чмыхалов.) Поехали… Входит Дзержинский… А, молодое поколение?!. Цуриков откашлялся и хмуро произнес: — А, блядь, молодое поколение?!. — Что это за слова-паразиты? — вмешался Хуриев. — А, молодое поколение?! — Здравия желаю, Феликс Эдмундович, — приподнялся Геша. — Ты должен смутиться, — подсказал Хуриев. — Я думаю, ему надо вскочить, — посоветовал Гурин. Геша вскочил, опрокинув табуретку. Затем отдал честь, прикоснувшись ладонью к бритому лбу. — Здравия желаю! — крикнул он. Дзержинский брезгливо пожал ему руку. Педерастов в зоне не любили. Особенно пассивных. — Динамичнее! — попросил Хуриев. Геша заговорил быстрее. Потом еще быстрее. Он торопился, проглатывая слова: — Не знаю, как быть, Феликс Эдмундович… Полинка моя совсем одичала. Ревнует меня к службе, понял? (У Геши выходило — поэл.)… Скучаю, говорит… а ведь люблю я ее, Полинку-то… Невеста она мне, поэл? Сердцем моим завладела, поэл?.. — Опять слова-паразиты, — закричал Хуриев, — будьте внимательнее! Лебедева, отвернувшись, подкрашивала губы. — Перерыв! — объявил замполит. — На сегодня достаточно. — Жаль, — сказал Гурин, — у меня как раз появилось вдохновение. — Давайте подведем итоги. Хуриев вынул блокнот и продолжал: — Ленин более или менее похож на человека. Тимофей — четверка с минусом. Полина лучше, чем я думал, откровенно говоря. А вот Дзержинский — неубедителен, явно неубедителен. Помните, Дзержинский — это совесть революции. Рыцарь без страха и упрека. А у вас получается какой-то рецидивист… |