Книга Бог Мелочей, страница 40 – Арундати Рой

Амму посмотрела на них. В Воздухе было очень тихо, если не считать биения шейной бородавки Крошки-кочаммы.

– Ну, – сказала Амму.

Это был вопрос, и еще какой. Ну?

Ответа на него не было.

Эста-Представитель опустил глаза и увидел свои ступни (откуда по его телу ползла вверх злость), обутые в бежевые остроносые туфли. Рахель-Представительница опустила глаза и увидела пальцы своих ног в сандалиях «бата», пытающиеся торваться. Дергающиеся в желании пристроиться к другим каким-нибудь ступням. Она ничего не могла с ними поделать. Скоро она останется без пальцев ног и будет ходить перебинтованная, как прокаженный у железнодорожного переезда.

– Если вы когда-нибудь, – сказала Амму, – вы поняли меня? КОГДА-НИБУДЬ еще ослушаетесь меня Публично, я пошлю вас в такое место, где вы у меня как миленькие исправитесь. Это, надеюсь, ясно?

Когда Амму сердилась всерьез, она говорила: Как Миленькие. Близнецам представлялся глубокий колодец, где миловались миленькие мертвецы.

– Это. Надеюсь. Ясно? – повторила Амму.

На нее смотрели испуганные глаза и фонтанчик.

На нее смотрели сонные глаза и наивный зачес.

Две головы кивнули три раза.

Да. Это. Ясно.

Но Крошка-кочамма не хотела дать столь многообещающей ситуации выдохнуться. Она мотнула головой.

– Если бы! – сказала она.

Если бы!

Амму повернула к ней голову, и в этом повороте был вопрос.

– Без толку, – сказала Крошка-кочамма. – Они хитрые. Грубые. Лживые. Они становятся неуправляемы. Они тебя не слушаются.

Амму опять повернулась к Эсте и Рахели, и ее глаза были хмурыми алмазами.

– Все говорят: детям нужен Баба. А я отвечаю: нет. Моим детям – нет. Знаете почему?

Две головы кивнули.

– Почему? Я слушаю, – сказала Амму.

Не совсем, но почти одновременно Эстаппен и Рахель ответили:

– Потому что ты наша Амму и наш Баба, и ты любишь нас Вдвойне.

– Больше чем Вдвойне, – сказала Амму. – Поэтому запомните мои слова хорошенько. Человеческие чувства драгоценны. И когда вы Публично меня не слушаетесь, у людей создается неверное впечатление.

– Тоже мне Представители! – сказала Крошка-кочамма.

Представитель Э. Пелвис и Представитель М. Дрозофила повесили головы.

– И еще одно, Рахель, – сказала Амму. – Пора наконец усвоить разницу между ЧИСТЫМ и ГРЯЗНЫМ. Тем более в этой стране.

Рахель-Представительница опустила глаза.

– Платье у тебя – было – ЧИСТОЕ, – сказала Амму. – Эта занавеска – ГРЯЗНАЯ. Эти кенгуру – ГРЯЗНЫЕ. Руки твои – ГРЯЗНЫЕ.

Рахель испугало, как Амму повышала голос, говоря ЧИСТОЕ и ГРЯЗНОЕ. Словно она обращалась к глухому человеку.

– Теперь я хочу, чтобы вы пошли и поздоровались как следует, – сказала Амму. – Могу я на это рассчитывать?

Две головы кивнули два раза.

* * *

Эста-Представитель и Рахель-Представитель двинулись к Софи-моль.

– Ты думаешь, куда людей посылают Как Миленьких исправляться? – шепотом спросил Эста у Рахели.

– К Государству, – прошептала Рахель в ответ, потому что она знала.

– How do you do? – сказал Эста, обращаясь к Софи-моль, и достаточно громко, чтобы Амму слышала.

– Как индусики в аду, – прошептала ему Софи-моль. Она узнала эту шуточку в школе от одноклассника-пакистанца.

Эста посмотрел на Амму.

Глаза Амму сказали: Не Обращай Внимания, Делай Сам, Как Надо.

По дороге через стоянку машин у аэропорта Жара заползла к ним под одежду и увлажнила новенькие панталончики. Отстав от взрослых, дети виляли между машинами.

– Ваша шлепает вас? – спросила Софи-моль. Рахель и Эста промолчали, не зная, к чему она гнет.

– Моя шлепает, – приглашающе сказала Софи-моль. – Моя даже Лупит.

– Наша нет, – лояльно сказал Эста.

– Везет, – сказала Софи-моль.

Везет богатенькому. Есть карманные-шарманные, и бабушка оставит фабрику в наследство. Ни забот, ни хлопот.

Они прошли мимо однодневной предупредительной голодной забастовки, организованной профсоюзом рабочих аэропорта. И мимо людей, глядящих на однодневную предупредительную голодную забастовку.

И мимо людей, глядящих на людей, глядящих на людей.

Маленькая жестяная табличка на толстом стволе баньяна гласила: «Доктор Р.А. Дост. Венерические болезни и сексуальные расстройства».

– Кого ты любишь Больше Всех На Свете? – спросила Рахель у Софи-моль.

– Джо, – ответила Софи-моль без колебаний. – Моего папу. Он умер два месяца назад. Мы сюда приехали Оправляться От Удара.

– Твой папа ведь Чакко, – сказал Эста.

– Нет, он только мой родной папа, – сказала Софи-моль. – А папа у меня – Джо. Он никогда не шлепает. Вообще никогда.

– Как он может шлепать, если он умер? – спросил рассудительный Эста.

– А ваш-то папа где? – поинтересовалась Софи-моль.

– Он… – Рахель беспомощно посмотрела на Эсту. – …не здесь, – сказал Эста.

– Хочешь знать мой список? – спросила Рахель.

– Давай, – сказала Софи-моль.

Этот «список» был попыткой упорядочить хаос. Рахель постоянно пересматривала его, разрываясь между любовью и долгом. Ее подлинных чувств, разумеется, он не отражал.

– Сначала Амму и Чакко, – сказала Рахель. – Потом Маммачи…

– Наша бабушка, – разъяснил Эста.

– Ее больше, чем брата? – спросила Софи-моль.

– Мы не в счет, – сказала Рахель. – К тому же он может еще заразиться. Так Амму говорит.

– Как это? Чем заразиться? – спросила Софи-моль.

– Поганым Мужским Шовинизмом, – ответила Рахель.

– Это вряд ли, – сказал Эста.

– Так, значит, после Маммачи идет Велютта, потом…

– Кто такой Велютта? – поинтересовалась Софи-моль.

– Человек, которого мы любим, – сказала Рахель. – А после Велютты – ты.

– Я? За что меня-то? – спросила Софи-моль.

– За то, что мы двоюродные. Поэтому мне полагается, – благонравно ответила Рахель.

– Ты не видела меня даже, – сказала Софи-моль. – И я-то тебя не люблю.

– Полюбишь, когда мы лучше познакомимся, – уверенно сказала Рахель.