Книга Грех, страница 17 – Тадеуш Ружевич

— Смотри, там внутри колокольчик, — сказала молодая девушка.

— Ну, вижу, колокольчик, и что из этого? — отозвался ее спутник.

— Этот колокол в будке, граждане, созывал заключенных; по всей вероятности, его украли из какого-то костела. Прошу за мной…

— Ага, значит, тут они стояли, а он сидел в будке. А музыканты где были, пан экскурсовод, которые играли?

— Хватит. Пошли дальше, к стене смерти.

— Держитесь вместе, граждане, не расходитесь, а то не услышите моих объяснений…

— Он прав, здесь нельзя ходить просто так, кто-то должен все объяснять. К примеру, этот барак смерти. Ну да, я вижу, все окна заколочены досками, и что с того? Кто-то должен показать и рассказать, как это было. Отсюда уже никто не возвращался. Здесь были только заключенные и эти черные эсэсовцы…

— Послушайте, а зачем здесь одеяла?

— Где? Какие одеяла?

— Тут так и было. Вон, на снимке видно. На цементном полу лежали мертвые, прикрытые этими одеялами.

— А пепел, граждане, вывозили на телегах и сбрасывали в реки — в Солу и Вислу. В Майданеке, например, пепел закапывали в землю, и его нашли. А здесь его унесла вода.

— Папа, а за что этих людей здесь держали?

— Отстань.

— Их запирали в этом бараке в наказание?

— Да, когда они плохо себя вели, их здесь запирали. Вот будешь плохо себя вести — и тебя запрут, — говорит отец маленькой дочурке.

— Мама, смотри, тут написано «Block».

В лучах осеннего солнца с деревьев падают листья. Бараки внутри отремонтированы, кругом чистота. В одном на стене висят фотографии умерших и убитых. Женщины и мужчины. Лица. Висят в мрачном коридоре. Смотрят днем и ночью. Ночью, когда в музее никого нет. От их лиц непрерывно исходит страдание, которого уже нет в музее. Большое помещение перегорожено стеклянной стеной. Гора старых ботинок. Гора задубевшей кожи. Словно ископаемый носорог, погибший много тысячелетий назад, а теперь извлеченный на свет Божий. Горы зубных щеток, щеток для обуви, кисточек для бритья.

— Ну и ну, сколько здесь всего! Но оказывается, все на столах, а я думала, прямо на полу навалено. И зачем столько старых щеток собрали? Ни одной приличной — все какие-то вылезшие, стертые. Ведь люди брали с собой лучшие вещи, а не такое барахло.

— Правильно. Гляньте вон туда, кто же такую вылезшую щетку возьмет, прямо стыдно, что она тут лежит.

— Поймите, ведь столько лет прошло, вещи тоже меняются. По-моему…

— Вот, граждане, бункер, куда сажали людей в наказание. Здесь такое творилось… Говорят, однажды, когда отперли бункер, там такое увидели… На полу лежал труп, а рядом, в полусидячем положении, другой покойник. В руках он держал печень, вырванную из утробы товарища. Смерть настигла его, когда он пожирал эту печень. Видите разные надписи и лозунги? Впрочем, в действительности все выглядело совсем иначе: «Es gibt einen Weg zur Freiheit, seine Meilensteine heißen: Gehorsam, Fleiß, Ordnung, Ehrlichkeit, Sauberkeit, Wahrhaftigkeit, Opfersinn und Liebe zu Vaterland" [5] . В этом бараке специально разобрали пол, здесь сложена посуда, разная утварь, которая осталась от людей…

— Что это? Какие-то миски, кастрюли, даже ночные горшки, посмотрите-ка!

— Это лишь ничтожная часть. Выйдем отсюда, здесь холодно. На улице теплее.

— Выходите направо и постойте около барака. Иначе порядка не будет, и я не смогу объяснять…

— А здесь что делали?

— Здесь раздевались догола перед расстрелом. Видно, сюда выходили на расстрел. Представляю, сколько крови здесь пролилось. Мы ступаем по крови мучеников.

— Мама, гляди, вон, в стене, еще две дырки от пуль.

— Нет, это построено уже после войны, и железные ворота позже поставили. Ворота тут были деревянные. У нас еще час времени. Купите себе книжки, очень интересные, есть что почитать. Все описано: как вывозили, привозили, жгли. Много иллюстраций. Невозможно удержаться от слез…

Экскурсанты направились к выходу.

А вот крематорий. Отстроенный на развалинах настоящего, который взорвали немцы. В темном помещении рельсы, тележки, открытые печи. У одной из печей горят лампадки, лежит букетик увядших цветов. Трое подростков ходят среди сырых бетонных стен. Заглядывают в печи. Трогают черные стальные дверцы. Огоньки лампадок дрожат. Подростки щупают стены, переговариваются, громко хохочут. Женщина в потертой синей жакетке говорит им: «Здесь можно бы и не смеяться; право же, это совсем не смешно». Ребята замолкают и выходят из крематория. Справа от печей — большая бетонная камера без окон, с отверстиями в потолке.

— Отсюда пускали газ, — объясняет один из мужчин своей спутнице. — Пускали газ, и они задыхались.

— Пошли отсюда, — говорит женщина. — Я уже здесь была, ноги отваливаются, с меня довольно.

Около бараков, в которых живут сотрудники музея, играют дети. На окнах белые занавески, на подоконниках цветы. Девочка с бантами в косичках бежит домой. Беременная женщина везет коляску, в которой под отделанным кружевом одеяльцем спит ребенок. На дворе тепло. Ветер легонько шевелит ветви тополей, с них слетают медового цвета листья. Два ряда колючей проволоки соединяют бетонные столбы с белыми изоляторами. Между рядами проволоки — пустое пространство, земля подметена. У таблички с надписью «Halt!» стоит юноша в джинсах. Приятель фотографирует его на фоне таблички, где изображены черный череп и скрещенные кости. Третий юноша, глядя на них, крутит пальцем у виска. Идея делать снимки в таком месте кажется ему нелепой. Шевельнулись ветви деревьев, и снова листья плывут по воздуху, плавно опускаются на землю.

— Гражина, Гражина, иди сюда, к маме, вот тебе конфетка, вытри носик, ротик и ручки.

— Я что-то проголодался, может, нас здесь покормят?

— Покормят, как же! Держи карман шире. Нет, плохо тут все организовано. Каждый сам по себе, ходи, смотри, а что к чему — непонятно. Ну, вижу я эти заколоченные досками окна, барак смерти и виселицу, но как все происходило, должен же кто-то рассказать, объяснить.

— Да, вон те трубы, например, совсем не от крематория. Это просто кухня.

— У нас через час поезд.

— Идемте. А где Метка?

Электричка уже стояла у платформы. Экскурсанты, осмотревшие музей, рассаживались по скамейкам. О самом музее говорили мало. Со стороны города тянулись клубы дыма из труб большого завода, со стадиона доносились крики. На сером серебре осеннего неба темнели кроны деревьев. В лучах предзакатного солнца висела длинная медная туча, на фоне которой вырисовывались башни костелов. У железнодорожной насыпи сидели старухи, паслись белые костлявые козы с розовым выменем. Выкованная солнцем туча раскалилась докрасна и теперь быстро остывала, чернела. По соседнему пути прогромыхал товарный состав.