Онлайн книга «Изменники родины»
|
Некоторое время оба шли по улице молча. — Где она сейчас? — деловито осведомилась Маруся. Виктор с досадой махнул рукой. — Да в жандармском подвале… Там день и ночь у дверей немецкий патруль, и замок два пуда, и окна заделаны… Если бы она у нас в полиции сидела, мы бы с Котом что-нибудь придумали, а там… Он вдруг замолк, заметив, что лицо его собеседницы неожиданно прояснилось. — Это подвал, где Ольховский дом? — спросила она. — Ну, да! — А еще там есть арестованные? — Нет никого… Раньше сидело человек двадцать, да их на днях куда-то отправили. Она одна сидит. — Ну, вот что, Виктор! — решительно сказала Маруся. — Если ее куда-нибудь переведут — ты мне сразу скажешь! Хорошо? — Ладно!.. А что вы хотите делать? — Что я хочу делать, того полицаям знать совершенно незачем! Иди куда-нибудь, чтоб твои приятели нас вместе не видали!.. До свидания!.. И она свернула на большой Крайсландвиртовский двор, исполосованный множеством грядок. Крайсландвирт теперь помещался в новом месте: в заново отремонтированном двухэтажном доме, окруженном выгоревшими пустырями, на которых расположилось его большое подсобное хозяйство. * * * А после обеда агроном города Елена Михайловна Соловьева ходила с козой и саперной лопаткой по пустырям на задворках сгоревших домов, в которых когда-то размещались главные районные учреждения, и мерила землю. Она с наступлением весны получила новую нагрузку: распределить между липнинскими гражданами земельные участки под огороды. Если кто ее и видел на этих пустырях, тот подумал, что она кому-то отмеряет огород. Никто не видел, как в старый, осыпавшийся, заросший прошлогодними лопухами окоп около сгоревшего Ольховского дома, скользнула ее лопатка и какой-то сверток. А в сумерках обе подруги подошли к другому сгоревшему дому — тому, где раньше были райисполком и райзо. И снова никто не видел, как они спрыгнули в длинную зигзагообразную траншею — ту самую, которую они копали прошлым летом, пробрались через все полуосыпанные зигзаги через два двора и добрались до самого конца, до фундамента, который один только и уцелел от Ольховского дома. Фундамент этот немцы накрыли крышей и использовали старый овощной склад в качестве тюрьмы. Солнце заходило. Погода была тихая, теплая. Было слышно, как на соседнем дворе разговаривали немцы, фыркали лошади. Подруги принялись откапывать ту самую яму, которую они случайно обнаружили в прошлом году. Края окопа осыпались и надежно ее замаскировали. Но, чтоб добраться до дырки, надо было убрать всю осыпавшуюся землю, а ее было немало. Работали в тесноте, по очереди, сменяя друг друга, перебрасывая землю тут же, внутри окопа. — Поповна! — шепнула Маруся, не выдержав молчания. — А ведь пригодилась наша дырка!.. Совсем по способу графа Монтекристо!.. — Молчи ты, графиня Монтекристо!.. Еще неизвестно, тут ли Евдокия Николаевна — за день ее могли перевести куда-нибудь… — Она там! Если бы перевели, Витька мне сказал… — Если бы имел возможность… — Как тут много осыпалось!.. — Тише! Может быть, ту яму давно изнутри закопали, и мы напрасно стараемся… Почти вся короткая весенняя ночь пошла на то, чтоб прочистить осыпавшийся окоп и прорыть лазейку под фундамент. Наконец, лопата в руках Лены прошла под фундамент насквозь. Сомнений больше не было: яма существовала, засыпать ее никто не додумался. — Аленушка, давай я полезу! — Некогда тут местами меняться! Жди здесь! И Лена, сдвинув внутрь часть земли, на четвереньках полезла под фундамент. Яма была пуста, как и год тому назад. В подвале царила абсолютная темнота: два маленьких окошка, существовавшие в прошлом году, теперь были заделаны и засыпаны снаружи. Лена ощупью вылезла из ямы на пол подвала и прислушалась: в другом конце подвала кто-то тихо стонал. Она осторожно, нащупывая каждый шаг, пошла на этот стон, держась рукой за мокрую каменную стенку. — Евдокия Николаевна! — позвала она шепотом, когда ей показалось, что стон уже недалеко. — Кто здесь? — послышался из темноты слабый, дрожащий голос, в котором явственно звучал испуг. Еще вчера смелая партизанская разведчица бесстрашно стояла на допросе перед жандармами и полицаями, и те дивились ее твердости, но здесь, в полной темноте, этот неожиданный шепот так ударил по ее взвинченным нервам, что она еле удержалась, чтобы не закричать от ужаса. — Свои!.. Друзья!.. Только тише!.. — Где вы? — передохнув, прошептала Евдокия Николаевна; уверенный голос неожиданной гостьи несколько успокоил ее, но все же ее сердце колотилось так, что казалось, на этот стук вот-вот сбегутся все немцы и полицаи, какие только есть в Липне в наличии… — Идите по стене ко мне навстречу!.. Через несколько бесконечно долгих минут пленница и освободительница в темноте натолкнулись друг на друга. Было слышно, как на улице, за запертой дверью, немецкий часовой ходит взад и вперед и мурлыкает намозолившую уши «Лили-Марлен»… Лена взяла Евдокию Николаевну за руку и повела ее за собой вдоль стены, ощупывая ногой землю. — Лезьте вниз в яму, потом в дырку под фундамент!.. Маруся, ты здесь? Дай Евдокии Николаевне руку!.. Когда все выбрались из подвала в зигзагообразную траншею, на востоке уже разливалась широкая розово-желтая полоса зари. — Утро! Как мы долго возились! При бледном свете восходящего солнца они рассмотрели, что платье Евдокии Николаевны было в клочьях и окровавлено, волосы растрепаны, а под глазом красовался огромный синяк. Идти в таком виде по городу — значило привлечь всеобщее внимание. — Хорошо, что я догадалась взять запасное платье! Лена быстро развязала заброшенный еще днем узелок. В узкой траншее, низко наклоняясь, чтобы не высунуть голов, коллективными усилиями переодели Евдокию Николаевну в чистое платье, повязали ей голову большим платком и выбрались на другой конец зигзагов, посыпая свои следы табаком самосада, так как было известно, что в жандармерии есть собаки. — Пошли! Авось теперь пройдем благополучно! — Подожди, Маруся! — остановила подругу Лена. — Ты хочешь ее вести к себе домой? — Ну, да!.. Больше же некуда!.. Мама знает, я ее предупредила… — Твоя квартира и так на подозрении из-за жиденят; а, кроме того, придется идти мимо жандармерии, мимо полиции и мимо Пузенчихи. |