Онлайн книга «Изменники родины»
|
Конвойные не подпускали к этим людям местных жителей, но ее, переводчицу, они сами пригласили, чтоб помочь объясниться… И Маруся узнала, что это были жители четырех деревень Дементьевского района, соседнего с Липнинским, и согнали их с места — по словам начальника конвоя — «чтоб спасти от партизан», а по словам самих путешественников — «потому что фронт уже подходит»… На следующее утро их повели дальше, а вечером того же дня немцы пригнали назад и сдали в столяровское хозяйство их скот и сказали, что хозяева скота уже погружены в вагоны на соседнем полустанке Нежинка и отправлены в Германию. И Маруся живо представила себе, что может получиться, если известие о полученном ею письме пойдет сперва в Крайсландвирт, потом в военную комендатуру и, наконец, дойдет до тайной полиции: немцы, по своему обыкновению, не станут разбирать, кто прав, кто виноват, а разгромят и угонят, куда Макар телят не гонял, ни в чем неповинных столяровцев, и тут вряд ли поможет даже сам могущественный Эрвинов «онкель»… А если даже не тронут жителей, а просто сделают в Столярове засаду на партизан? — Тогда погибнет Андрюшка… Хотя он и больно оскорбил ее, но все-таки он ей доверился!.. Погибнут его товарищи, а там немало хороших людей… Это тоже предательство!.. И она Эрвину ничего не сказала. * * * Прошел вторник, прошла среда… И наступил четверг!.. Был ясный солнечный день, такой яркий, теплый, чудный!.. Раз в десять лет бывают такие дни… Солнце сияло, рассыпая щедрые лучи и на поля, и на деревья, и на свежезастекленные окна столяровского дома, пробивалось сквозь дырочки и щелки и протягивалось во все темные закоулки блестящими паутинками, легкий ветерок шелестел ярко-зеленой молодой листвой деревьев и чуть трепал волосы сидевшей на крыльце Маруси. В палисаднике распустились розы, темно-красные и темно-розовые, и бледщно-розовые, и белые; еще вчера Эрвин нарвал и преподнес ей огромный букет, и сегодня эти розы, стоявшие в глиняном горлаче на подоконнике раскрытого окна, так весело выглядывали на улицу, как будто спрашивали свою хозяйку: почему ты такая грустная?… У Маруси было тяжело на сердце: она так ничего и рассказала, так ничего и не предприняла… Накануне вечером Эрвин вскольз заметил, что следовало бы поехать в Липню, и Маруся ухватилась за эти слова. — Да! Надо его отправить в Липню, и самой вместе с ним поехать. Постараться задержать его в городе на несколько дней!.. Ей казалось, что если минует роковой четверг, то минует и опасность… Сегодня утром они уже совсем собрались ехать, но пришел агроном Миша Федоренков, сказал что-то про заливные луга на берегу Ясны — и Маруся не успела оглянуться, как он увел с собой начальника штаатсгута. Маруся только в окно увидела две фигуры, удалающиеся в сторону полей: высокий Эрвин в распахнутом кителе, без фуражки, с блестящими на солнце золотыми волосами, и маленький Миша в серой кепке, надвинутой на глаза, с козой на руках. Она хотела бежать вслед, остановить Эрвина, но тут мимо проехала телега, Эрвин и Миша ее остановили, вскочили в нее и рысью помчались под горку. Теперь уже догнать было невозможно! — Ладно!.. Сейчас, днем, ничего не случится! — подумала Маруся. — А на обед он приедет, и поедем в Липню. И она принялась готовить обед. Но Эрвин на обед не приехал; вероятно, его зазвал к себе обедать, как уже не раз бывало, староста Иван Филлипыч, отец Миши-агронома. Поездка в Липню не состоялась. Чем выше поднималось в ослепительно-голубом небе солнце, тем больше нервничала Маруся, а когда полдневное светило начало потихоньку скатываться к закату, у нее на душе стало чернее темной ночи. Всю вторую половину дня она просидела на крыльце, упорно глядя на запад: там были поля, за ними заливные луга, а дальше вдоль всего горизонта тянулась черно-синяя полоса леса — Вороний Мох, где давно и прочно обосновались партизаны… От реки повеяло вечерним холодком, над черной полосой леса протянулась оранжевая полоса заката; солнце село прямо на зубчатые верхушки старых елок, и только, когда его последние лучи погасли в дебрях Вороньего Мха, на дороге показался всадник. Эрвин спрыгнул с лошади около крыльца, усталый, запыленный, но как всегда веселый, и сообщил, что сегодня начали косить заливные луга, и что трава там замечательная. — И ты косил? — спросила Маруся. — Яволь! — отозвался Эрвин, полоскаясь под висевшим на заборе русским рукомойником, который у него назывался «вашмашине» и всегда очень его забавлял. Вымывшись, он стал рассказывать все события минувшего дня. Он косил наперегонки с «гросс Миша», огромным парнем из Нового Столярова, которого звали большим в отличие от Миши-агронома. В начале перевес был на стороне Эрвина, но косцы стали поддразнивать Мишу, что он за немцем согнаться не может; Миша буркнул, что кабы он ел, как немец, масло и яйки, он бы показал, как косят, а сидя на одном щавеле, не стоит и стараться. Эрвин, задетый за живое, пообещал ему масла, яиц и мяса, если он его обгонит, и тогда Миша так нажал, что как ни старался столяровский комендант, но все равно остался далеко позади. Обещание он честно выполнил: тут же на поле написал распоряжение о выдаче победителю килограмма масла, десятка яиц и двух килограммов мяса; торжествующий Миша немедленно отправился получать свой выигрыш. Эрвин весь вечер рассказывал про прошедший день, но Маруся его почти не слушала: она думала об ультиматуме. Неожиданно она крепко обняла Эрвина, но не со смехом и шутками, как обычно, а молча… Эрвин почувствовал что-то неладное. — Что случилось, Мария? — спросил он по-немецки, заглядывая ей в глаза. — Будь осторожен! Сегодня тебя могут убить! — отчетливо проговорила Маруся по-русски. Эрвин не понял и попросил перевести, но она отрицательно покачала головой и упорно несколько раз повторила по-русски: — Сегодня срок! Они предупредили меня! Они хотят тебя убить! Будь осторожен! Эрвин внимательно вслушивался, стараясь понять, но уменье на лету схватывать значение незнакомых слов именно сегодня его покинуло. — Партизанен? — наконец догадался он. Маруся не сказала «да» и даже не кивнула головой, только ее длинные ресницы на секунду прикрыли глаза и опять поднялись. Эрвин молча отошел в сторону, зарядил револьвер и положил его в карман. Больше на эту тему между ними не было сказано ни одного слова. Поздно вечером Эрвин попросил Марусю спеть ему что-нибудь. Это не раз бывало и раньше; он всегда внимательно слушал русские песни, и многие из них уже довольно хорошо знал и подпевал, и Маруся всегда смеялась, а иногда сердилась, когда он перевирал слова. Иногда роли менялись: Эрвин пел немецкие песни, а Маруся их учила и перевирала. |