Онлайн книга «Рэй Брэдбери. Голливудская трилогия в одном томе»
|
— Будь ты трижды проклят! — тихо проговорил он снова. И прибавил, неожиданно дрогнув губами в подобии улыбки: — Входите. — Нет, — прошептал я. А затем громко предложил: — Нет уж! Выходите вы! * * * На этот раз ветер дул не в ту сторону, а может, именно в ту? «Господи! — думал я, съеживаясь от страха, но снова обретая почву под ногами. Куда же дул ветер все эти дни? Как же я мог ничего не почувствовать? Да очень просто! — опомнился я. — Ведь у меня был насморк — целых десять дней. Нос был заложен намертво. Можно считать, носа не было». «Ох, Генри, — думал я, — ну и молодец же ты! Твой любознательный клюв всегда начеку, всегда ко всему принюхивается и подает сигналы твоей недремлющей смекалке. Ведь это ты, умница, переходя улицу в девять вечера, учуял однажды запах давно не стиранной рубашки и грязного белья, когда навстречу тебе прошествовала сама Смерть». Глядя на Чужака, я чувствовал, как у меня сжимаются ноздри. Запах пота — первое свидетельство поражения. Запах мочи — запах ненависти. Чем же еще пахло от Чужака? Бутербродами с луком, нечищеными зубами, от него разило жаждой самоуничтожения. Запах двигался на меня, как штормовая туча, как неуправляемый поток. Меня охватил вдруг такой тошнотворный ужас, будто я стоял на пустынном берегу, а передо мной вздыбилась волна в девяносто футов высотой, которая вот-вот обрушится. Во рту пересохло, меня прошиб пот. — Входите, — еще раз неуверенно предложил Чужак. Мне показалось, что он сейчас, как рак, вползет обратно. Но он перехватил мой взгляд на телефонную будку прямо напротив его дома и взгляд на будку в конце пирса, где еще тикал Микки-Маус, и все понял. Не успел он открыть рот, как я позвал: — Генри! В темноте шевельнулось что-то темное. Я услышал, как у Генри скрипнули башмаки, и обрадовался его спокойному, теплому голосу: — Да? Чужак перебегал глазами с меня на темную тень, туда, откуда раздался голос. Наконец я смог выговорить: — Подмышки? Генри глубоко вздохнул и выдохнул: — Подмышки! Я кивнул: — Ты знаешь, что делать дальше. — Слышу, как щелкает счетчик, — отозвался Генри. Краем глаза я видел, что он двинулся прочь, остановился и поднял руку. Чужак вздрогнул. Я тоже. Трость Генри просвистела в воздухе и со стуком упала на пирс. — Тебе может понадобиться! — крикнул Генри. Чужак и я уставились на упавшее перед нами оружие. Услышав, как тронулось с места такси, я дернулся вперед, схватил трость и прижал к груди, будто с ней мне не страшны были ни ножи, ни ружья. Чужак проводил глазами удаляющиеся огоньки. — Что за черт? Что все это значит? — спросил он. И стоявшие за его спиной покрытые пылью Шопенгауэр и Ницше, Шпенглер и Кафка тоже недоуменно перешептывались, подперев руками свои безумные головы: «Что все это значит?» — Подождите, я схожу за ботинками. — Чужак исчез. — Только за ботинками! Больше ничего не брать! — крикнул я вслед. Он сдавленно засмеялся. — А чем еще я могу запастись? — крикнул он, невидимый, возясь в доме. Он высунул в дверь руки — в каждой был ботинок. — Ножей у меня нет! Ружей тоже! — Он напялил ботинки, но не зашнуровал их. В то, что случилось в следующую секунду, поверить было никак невозможно. Тучи, нависшие над Венецией, вдруг решили раздвинуться и открыли полную луну. Мы оба подняли глаза, пытаясь понять, доброе это предзнаменование или дурное, и если доброе, то для кого из нас? Чужак обвел взглядом берег, потом пирс. — «Когда вокруг один песок, и впрямь берет тоска» — произнес он. Потом, услышав собственный голос, фыркнул себе под нос. — «О, устрицы! — воскликнул Морж. — Прекрасный вид кругом! Бегите к нам! Поговорим, пройдемся бережком». [154] Он двинулся к дороге. Я остался стоять. — А дверь свою вы не собираетесь запереть? Чужак едва глянул через плечо на свои книги, которые, сбившись на полках, как стая стервятников, блестели из-под черных перьев запорошенными пылью золотыми глазами, дожидаясь, когда к ним протянется рука и они обретут жизнь. Их невидимый хор напевал мрачные песни, которые мне следовало услышать давным-давно. Я вновь и вновь пробегал глазами по их корешкам. «Боже мой! Как же я раньше не видел!» Этот устрашающий бастион, таящий в себе смертные приговоры, этот перечень поражений, этот литературный Апокалипсис, нагромождение войн, склок, болезней, депрессий, эпидемий, этот водоворот кошмаров, эти катакомбы бреда и головоломных лабиринтов, в которых бьются, ища выход и не находя его, обезумевшие мыши и взбесившиеся крысы. Этот строй дегенератов и эпилептиков, балансирующих на краю библиотечных утесов, а над ними в темноте многочисленные колонны одна другой гаже и отвратительней. Отдельные авторы из этого сборища, отдельные книги хороши. По, например, или Сартр — они как острая приправа. Но почему же я не видел, что это не библиотека, а скотобойня, подземная темница, башня, в застенках которой десятки мучеников в железных масках, осужденных на веки вечные, молча сходят с ума? Почему я сразу не задумался и не распознал суть этой коллекции? Потому что ее охранял Румпельштильцхен [157] . Даже сейчас, глядя на Чужака, я так и ждал, что он вот-вот схватит себя за ногу и разорвется на две половинки. Он ликовал. Что было еще страшней. — Эти книги, — наконец прервал молчание Чужак, глядя на луну и даже не оборачиваясь на свою библиотеку, — эти книги обо мне не думают! С какой стати я буду думать о них? — Но… — И потом, — добавил он, — кому придет в голову похитить «Закат Европы»? — Я думал, вы любите свои книги! — Люблю? — Он удивленно помолчал. — Господи! Неужели вы так и не понимаете? Я ненавижу все! Что бы вы ни назвали! Ненавижу все на свете! И он зашагал в ту сторону, где скрылось такси с Генри. — Ну что? — крикнул он мне. — Вы идете? — Иду! — отозвался я. * * * — Это у вас что, оружие? Мы медленно двигались вперед, присматриваясь друг к другу. Я с удивлением обнаружил, что сжимаю в руках трость Генри. — Нет, скорей щупальце, так мне кажется, — ответил я. — Щупальце очень большого насекомого? — Очень слепого. — А без него он сможет найти дорогу? И куда он отправился в столь позднее время? |