Онлайн книга «Записки гайдзина»
|
— Наверное, у него на острове нет автомобилей. Или дорог нет. — Все там есть. Он просто не умеет. Он же султан! Или принц, не помню. За него слуги всегда все делали, вот он такой и вырос, ничего не умеет. — Что дальше-то? — Я его привезла в ботанический сад. Пошли искать леспедецу. Он меня хочет за руку взять. Я ему говорю: «сэнсэй, плиз!». И не даю. — Это уже сэкухара? — Еще нет. Я главного не рассказала. Леспедецы нигде не видно, он меня завел в глухой угол, посадил на скамейку. Отдохнем, говорит. Я сижу, вся дрожу… — Почему дрожишь? — Страшно стало! Может, он людоед, я ведь не знаю, как там у них принято. А он увидел, что я дрожу, и намотал на меня шарф. — Решил тебя погреть. Джентльмен. — Какое «погреть»? Жара была. А он в шарфе — специально. Все подготовил. И пахнет шарф чем-то таким… Намочил его чем-то. — Это у него духи такие. От него на работе тоже пахнет. — Ничего себе духи! Слезоточивый газ, а не духи. Сразу слезы потекли. Он увидел, хвать меня руками — «Кирико-сан! донт край! плиз!»… Что-то лопочет, я уже не слушаю, мне дышать нечем… Кошмар! — Уже сэкухара? — Еще нет. Я еще не рассказала самого главного. Он этим вонючим шарфом стал мне слезы вытирать… А потом… Потом он меня… — Ну?… — Набаба-сэнсэй меня… — Да что?! — …поцеловал… Выдавив из себя это слово, Кирико впала в скорбное молчание. Бразильцы в динамиках уважительно притихли, лишь перкуссия тихо выстукивала какой-то сочувственный ритм. Я сделал три хороших глотка. — Значит, леспедецу так и не нашли? — Что?! — она подняла голову. — Ты о чем?! — Киритян, мне все понятно, — сказал я. — Мне только непонятно, почему ты употребляешь слово сэкухара. По-моему, «sexual harassment» — это немножко не то. — Почему? — Потому что этот термин подразумевает служебную зависимость. Вот если бы ты была его студентка, или он твой босс… — Так он и есть босс. Председатель Общества. А я рядовой член. — Денег-то не платят в этом обществе. Даже наоборот — ты платишь! — Это неважно. Это даже хуже. Я деньги плачу — а он пристает. — В этом обществе тебя никто не держит. И никто не тянул. Вот скажи, зачем ты туда пошла? Всякие там Кёко-сан — это понятно, у них занятий других нет. Но ты-то зачем? — Я тебе скажу, ты смеяться будешь… — Не буду, обещаю. — Я хотела проверить его ферменты. Он же из Меланезии, другая раса… Вдруг они там еще выносливее, чем белые? Вдруг они могут ведрами пить? Вот был бы ассистент! Мне пришлось срочно задуматься о печальном, чтобы исполнить обещание. — А что? — продолжала Кирико. — Ты меня бросил, никто не помогает, идеи гибнут… Я за любого иностранца готова уцепиться, лишь бы он пить умел. — Думаешь, этот умеет? — Не знаю. Теперь уже неинтересно. Мне теперь интересно, как использовать улику. — Улику? Кирико присела, загремела дверью сейфа, где хранилась выручка, достала и положила передо мной туго скатанный полиэтиленовый пакет. — Я тогда убежала прямо в шарфе. Только в машине заметила. И решила не отдавать. Из него еще это не выветрилось. Понюхай. Я раскатал пакет на стойке и осторожно приподнял одну ручку. Через секунду полчища знакомых феромонов отплясывали босанову у меня под носом. — Говорю тебе, это такие духи, — сказал я, снова скручивая пакет и разгоняя феромоны ладонью. — Меланезийская парфюмерия. — Хорошенькие духи! Такими духами тараканов морить. И вообще: тридцать градусов жары, а человек ходит в шарфе — это нормально? — Наверное, у них на острове так принято. Все принцы ходят в шарфах. — На острове, может, и ходят. А здесь это улика. Я вот думаю: сразу в суд подать или сначала по месту работы? — Киритя-а-а-ан! — застонал я. — Какой еще суд? Что ты хочешь отсудить? — Моральную компенсацию. Если докажу факт сэкухары, то имею право. — За что компенсацию? За поцелуй?! — Ну да… Это ведь сэкухара… — Выходит, ты и меня можешь к суду привлечь? — Конечно. Могу и тебя. Хотя нет, не могу. Не помню всех деталей. — Еще б ты помнила… Я тоже ничего не помню… — А что тут особенного? — Кирико вернула улику в сейф и щелкнула замком. — Моника отсудила кучу денег. Почему мне нельзя? — Так сильно нужны деньги? — А то нет! Я на грани банкротства. В этом году кредит выбила, в следующем могут не дать. Кризис, не видишь? Все разоряются. — А ты отсудишь кучу денег и не разоришься, да? — Ну, может, не кучу… Пусть его хотя бы с работы выгонят. — Зачем тебе это? — Как это «зачем»? Я плачу налоги. Для чего? Для того, чтобы в университете велась научная работа. Я не для того их плачу, чтобы меня обматывали шарфами и целоваться лезли. Он мне, гад, еще слезы вытирал! — Это я уже слышал. Не глухой. — Как ты сказал? — НЕ ГЛУХОЙ. — Ты что! Так говорить нельзя. Это дискриминационное слово, «глухой». Надо говорить: «с несвободными ушами». — А «слепой» — «с несвободными глазами»? — Точно. — А «хромой» — «с несвободными ногами»? — Совершенно верно. Я отставил кружку и схватился обеими руками за голову. — Вадитян, что с тобой? — встревожилась Кирико. — Ничего, — сказал я. — Мне просто жаль японский язык. Он был такой красивый… Что вы с ним делаете, поганцы… — Так нужно! Если ты глухой, а тебе говорят, что ты глухой, тебе приятно? — Если человек глухой, то он и не услышит. — Или она. — Что? — Он или она не услышит. Женщины тоже бывают глухие. — Господи! — сказал я. — Где ты этого понабралась, Киритян? Ты была умная женщина, говорила на нормальном языке. Откуда у тебя эти заскоки? — Это не заскоки! Я, чтоб ты знал, феминистка! — Да какая ты феминистка. Ты просто бака. — Что-о-о?!?! — То самое. «С несвободной головой». — Сам ты бака! Ты шовинист, вот ты кто. Ты знаешь вообще, что такое быть женщиной в Японии? Что такое каждую ночь торчать за этой стойкой и ублажать пьяных идиотов? |