Книга Большая рождественская книга романов о любви для девочек, страница 55 – Вадим Селин, Наталья Евдокимова, Ирина Щеглова

– Я дам тебе задание.

Я кивнула.

– У нас есть кладовка, – сказала Маша. – Там темно. Посиди там полчасика.

Я закашлялась, едва не захлебнувшись кофе. Маша улыбнулась и кивнула.

– Представь, что ты – новогодняя елка, – продолжила она. Настоящая. Живая. Та, которую берут на елочном базаре. Это вроде медитации. Потом расскажешь мне. Это нужно для иллюстрации, а мне некогда сидеть в кладовке полчаса.

– Я попробую, – нерешительно сказала я.

Задумчиво потянулась за сыром. Я очень люблю такой, мягкий с белой плесенью, и сейчас он мне представлялся большим снежным сугробом с заледеневшей корочкой.

– Я попробую, – хмуро повторила я и поплелась в кладовку.

– Без еды, – сурово сказала Маша.

Я кивнула и поспешно сунула кусок сыра в рот.

В кладовке пахло гуашью и медом. Я села на ступеньку деревянной стремянки, закрыла глаза и перестала быть Микой. Я – новогодняя елка. Рано или поздно меня срубят и увезут на елочный базар. Или за елкой придет мужчина и заберет меня для своей семьи. Но пока что я еще совсем маленькая. На много километров вокруг меня – лес. Рядом подрастает несколько маленьких елочек. Они – моя семья. Странно, но с самого рождения я знаю, что я – новогодняя. А соседние елки знают, что они – обычные. Мне нравится солнце. Мысленно я сажаю его себе на верхушку, как большую звезду. Каждую зиму я начинаю волноваться и ждать, хотя знаю, что еще маленькая. Соседние елки попросту дремлют. Они больше любят осень, им нравится приманивать к себе грибницы, и елки даже соревнуются, кто притянет их к себе ближе. Для этого они щедро рассыпают хвою, а я стараюсь удержать каждую иголку. Я знаю, что иголки красят меня, и накапливаю хвойный аромат. Люблю, когда снег ложится на ветки. Хорошо помню момент, когда ко мне прилетела стайка снегирей. Они сидели в хвое, будто елочные игрушки, и тогда мне становилось совсем радостно, а нетерпение нарастало. И мне все думалось – какой будет моя следующая семья? Как они отметят Новый год? Предыдущую семью я ждала двадцать лет. Меня украшал мальчик, одетый в шорты на подтяжках. Он привязывал нитки к конфетам и бережно вешал украшения на хвою. Смеялся, дотрагиваясь до хвойных колючек, мотал головой, звал маму, и мама приходила. Они смотрели на меня, как на родную, видели во мне больше, чем просто праздник. Новый год отмечали одни, семьей. Папа мальчика разливал по бокалам шампанское, а мальчику, который постарался и не уснул, налили лимонада. Столько лет прошло, и я совсем забыла их имена. А теперь снова стала взрослой и ждала семью, для которой стану новогодним праздником. А потом высохну, осыплюсь и появлюсь вновь маленькой новогодней елочкой в большом дремучем лесу. И снова буду ждать. Но сейчас я – Мика, сижу на ступеньке стремянки в темной кладовке.

– Значит, реинкарнация, – кивнула Маша, когда я ей все рассказала. – Неудивительно.

Она так это сказала, как будто знала все и прежде.

– Я бы не сказала, что это совсем уж реинкарнация, – возразила я. – Просто следующее ожидание. Цепочка ожиданий. Когда заканчивается одно, начинается следующее…

– Ты – елка, тебе виднее, – согласилась Маша, и мне от этого стало приятно.

А как, интересно, растут главные елки – те, которые стоят в центре города? Долго ли они ждут? Знают ли с самого начала, что они – главные?

Но Маше я сказала совсем другое:

– Вот в твоей иллюстрации с ночным троллейбусом нет ничего про Новый год. Но почему-то даже не сомневаешься, что она новогодняя. Почему?

– Потому что никто не рисует время, Мика, – объяснила Маша. – Но было бы странно его не видеть.

Она была так права, что стало грустно. Все-таки чего-то я не сделала сегодня. И этого уже не вернуть.

– Мне пора, – сказала я Маше. – Передавай Вите привет, когда он выйдет.

Маша благодарно кивнула и вернулась к работе. А я настолько задумалась, что, выйдя из дома, буквально налетела на какого-то мужчину, врезалась в его живот. Посмотрела вверх и увидела нашего директора.

– Здравствуй, Мика, – улыбнулся он.

– Здравствуйте, – смутилась я. – Извините.

– Как каникулы? – поинтересовался директор.

Что тут скажешь? Вроде бы нехорошо говорить, что мне каникулы очень нравятся. Но и сказать, что мне ужасно хочется в школу, я тоже не могла. Поэтому просто пожала плечами точно так, как это делал директор. И тоже спросила:

– А как там продвигается ремонт?

Вот и директор пожал плечами. Улыбнулся мне.

– По-разному. Гуляйте до конца каникул, а там посмотрим.

В его голосе звучала такая необъяснимая печаль, что захотелось его обнять, как маленького. Но это было бы так странно – ни с того ни с сего обнимать директора школы. Для Мики – странно. Но не для новогодней елки. Те вообще делают что хотят. Я прижалась к директору и обхватила его руками. Он потрепал меня по голове широкой ладонью.

– Гуляйте, Мика, – сказал он и улыбнулся совсем светло. Я посмотрела на него и тоже просияла. Мы расходились в разные стороны и долго оглядывались друг на друга. А оглядываясь, улыбались – пусть в темноте этого было и не видно. У остановки я купила большой пакет мандаринов и раздала их людям в троллейбусе. «Я – елка», – повторяла я про себя, и люди брали мандарины, ничего не спрашивая. Это была их сегодняшняя плата за проезд.

А дома сидела на подоконнике и лепила очередного бульчонка. Молча, не разговаривая с Булькой, не напевая под нос, не включая радио. Я делала маленькие снежинки и прикрепляла их снеговику вместо пуговиц. И перед глазами у меня стояла одна и та же картинка, я никак не могла от нее отделаться. Будто я выхожу из дома – сельского, деревянного – в летнем сарафане на тонких бретельках и босыми ногами ступаю на холодный снег. По бокам – бескрайнее поле, передо мной – широкая тропа, усыпанная нехоженым снегом. Вокруг ночь, на чистом небе – звезды. Шаг за шагом я иду вперед. Снег под моими ногами сначала хрустит, а потом – тает. Если оглянуться, то можно увидеть темнеющие проталины от моих шагов. Но сейчас я не хочу оборачиваться, и ветер тут же заметает следы снегом. Там, далеко впереди, прямо посреди тропы, светлеет огромная елка со звездой на верхушке. Когда я дойду до нее, огни на елке разгорятся ярче, ярче, ярче – пока не настанет день.

– Уйдет, – доносятся до меня через эту картинку слова Маши, которые она сказала на прощание, и я все равно не понимаю, о чем это она.

– Ушла! – с порога воскликнула Светка и сгребла меня в охапку. Я уткнулась носом в ее промороженную куртку и не могла ни пошевелиться, ни сказать что-нибудь, так крепко Светка меня к себе прижала.

Все было понятно. Она ушла с волейбольной секции. А я ведь почти уже нарисовала плакаты, пусть даже мысленно!

– Жачем… – только и смогла выговорить я.

Светка отпустила меня, отстранилась. Сняла шапку и куртку, разулась. Посмотрела на меня пристально, заправила за ухо волосы. В ней появилось что-то новое, свободное, будто раньше ее держали на привязи – а ведь никто ее на привязи не держал!