Онлайн книга «Хроника любовных происшествий»
|
– А она? – Она тоже жива. – Где она? – Лежит в Вильно, в гарнизонном госпитале. Витек закрыл глаза. – Слава Богу, – произнес он тихо. – Значит, Бог есть. Левка наклонил к нему свое крупное, костистое лицо, испещренное черными веснушками. От его густых курчавых волос пахнуло овчиной. – Может, и есть Бог. Ты ее пожалел, она тебя пожалела. И нашел вас Володко у реки спящими, как заблудившиеся дети из сказки. – Неправда! Зачем врешь! – крикнула мать. – Они наелись белены по ошибке и уснули. Это несчастный случай, обыкновенная детская глупость. Она стояла посреди комнаты в черном платье со старинными вишневыми четками в сплетенных пальцах. Из-под темного платка выбивались слипшиеся пряди поседевших волос. – Белена еще не созрела, – буркнул Лева. – Но пусть будет по-вашему. Только теперь Витольд заметил на столике у своей кровати подсвечник с погребальной свечой деда. Фитиль черен, длинные натеки стеариновых слез. Кто-то зажигал эту свечу минувшей ночью. Мать подошла к кровати. Закрыла глаза, чтобы истово дочитать молитву. Однако горло перехватил спазм. И она склонила голову, стараясь пересилить дрожь. – Не плачь, мама, – произнес слабым голосом Витек. – Все нормально. Говоришь, Володко нас нашел? – Вас нашел, а себя погубил. Уже сидит в тюрьме и ждет суда. – Витюнька, скажи, что это неправда. – Что, мама? – Вы забавлялись, как невинные дети. Лихо вас соблазнило отведать дьявольское семя. Там, у реки, полно его растет. Плоды колючие, как каштаны. Никто не предупредил вас, детки, что это страшный яд. Многие умом тронулись от этих черных зерен. А вы ведь только из любопытства, правда? Витюнька? Тихонько запели разболтанные стекла в двойных рамах. Со стороны города приближался скорый поезд, гогоча на всю долину. Паровоз приветствовал станцию продолжительным, сиплым свистом, как океанский лайнер. – Она очень мучилась? – Лучше о ней не спрашивай, – произнес кто-то. Витек с трудом повернул голову. На пороге комнаты стоял удивительно сократившийся в размерах Энгельбарт. – Ты больше ее никогда не увидишь. – Говорят, говорят, а я ничего не слышу, никто мне ни о чем не рассказывает, – пожаловался из боковушки дед страдальческим голосом. Мать поцеловала затертый крестик четок. – Надо искупить грех. Ты должен стиснуть зубы и учиться, учиться до тех пор, пока не перегонишь всех и все будут тебе первыми кланяться. Витек глянул в окно, залитое искрящимся пурпуром. Снова заходило солнце. Еще раз заходило солнце. – Мама, я провалился на выпускных экзаменах. Мать, творившая крестное знаменье, задержала руку на полпути. Набожно прижала пальцы к высохшей груди. Попыталась улыбнуться, но только с каким-то стоном растерянно оглядела собравшихся. – Зачем пугаешь меня, сыночек? Зачем говоришь такие глупости? К чему гневить Господа Бога? – Я действительно провалился на экзаменах. А главное – мне все равно. – Не слушайте его. Теперь он все будет говорить назло, – тихо произнес Энгель, который продолжал стоять в дверях на фоне заходящего солнца, багровый, словно призрак. Витек оперся руками о край постели. Попробовал приподнять ужасно тяжелую голову и неповоротливое, как колода, туловище. – Лежи. Спятил, что ли, – рявкнул Левка. – Чего тебе надо? – Хочу выйти из дома. – Выйдешь еще. Всю жизнь будешь выходить из дома. А Витек уже рухнул на колени возле кровати. Хватаясь руками за воздух, тяжело поднялся с пола, который негромко потрескивал, остывая после жаркого дня. Заковылял к выходу в длинной рубашке, обшитой голубой тесьмой, и дедовых подштанниках, застиранных, ветхих, как сито, помнивших еще царские времена. Витек отталкивался распростертыми руками от мебели, пропитанной теплом, накопленным за день. И снова зазвонили в деревянном костеле в Верхнем предместье. – Витольд, – прошептал дедушка, когда он поравнялся с боковушкой. – Все будет хорошо. Как ты себя чувствуешь, дедушка? Старик поднял руку, похожую на куриную лапу, и обессиленно уронил ее. – Больше о себе ничего не скажу. Сам видишь, что живой. – И я живой. Буду жить сызнова. Другого выхода нет. – Да, – вздохнул старик. – Надо жить, поскольку нет другого выхода. На крыльце Витека бережно обнял липкий зной. Понизу уже стлался бодрящий запах ночной фиалки. Прозвучал последний, запоздалый аккорд благовеста, и колокол умолк до утра. – Ну и что ты хотел увидеть, чудик? – пыхтел за спиной Левка. – Все нормально, – шепнул Витольд. – То же небо, те же деревья. Та же долина. Нет, ведь это не долина. Это древняя пойма, которой мы дали грустное название «долина», чтобы было красивее. – Знаешь, Витольд, теперь я уже всегда буду тебя бояться, – проговорил изменившимся голосом Энгель. – Где ты был, когда тебя не было? – Где был? Наверное, в беспамятстве. Хотя и там было плохо. Там я как-то все понимал, а теперь ничего не понимаю и уже не смогу припомнить. – Ну, тогда смотри до упора на небо, на луга, на сады. – А она? – Лежит в госпитале. – А она? – Уедет отсюда навсегда. – А она? – Может, встретишь ее и при жизни. Может, догонишь, как собственную тень. И вдруг, в этот вечерний час, весь мир наполнился каким-то болезненным воем. Вопили паровозы, на запасных путях и на магистральных, вопили фабрики, городские и пригородные, автобусы, называвшиеся арбонами, вопили дома. Великий плач расколол пепельное, мертвое небо. – Что это? – спросил Витек, цепенея от ужаса. – Учебная воздушная тревога. Третья со вчерашней ночи. Вот так все это кончилось. |