Онлайн книга «Темная комната»
|
Через два дня я буду рядом с Миной. Миха снова плачет, и Андрей забирает с колен поднос и укрывает ноги одеялом. Гасит свет и в темноте, перед уходом, шепотом говорит какие-то слова. Михе неясно, что он говорит, но так приятно его слушать. Слушать чей-то голос, а потом погрузиться в сон. Дома, весна 1998-го Весна идет своим чередом. Миха ездит в школу на велосипеде, благо погода хорошая, бьется над Шекспиром с выпускным классом, прогуливается с ома по парку. Он, однако, не оставил зимних привычек и почти каждый день после занятий ходит в библиотеку. Иногда читает, чаще просто сидит – эдакое покойное время после работы. Миха и сам толком не знает, зачем он здесь, поэтому держит свои походы в тайне; всякий раз возвращается домой раньше Мины и стряпает ей ужин. Жизнь продолжается, хоть он к этому и не готов. * * * Михаэль сидит на краю ванны, а Мина пристроилась на унитазе. – Ты думаешь, ты беременна? – Подожди. Мина берет Михаэля за запястье и поворачивает так, чтобы была видна секундная стрелка. – А эти тесты надежные? – Лучше любых докторов, как говорит Сабина. – Тогда почему они ими не пользуются? Мина пожимает плечами. – В общем, вот. Голубая полоска или не голубая? Она протягивает Михе узкую белую бумажку, и он разрывает ее сверху, как показано в валяющейся на полу инструкции. – Голубая. – Понятно. Миха не в силах сдержать улыбку. Перестань улыбаться. – И что ты думаешь? – Что это голубая полоска. – Нет, я имею в виду, ты хочешь ребенка? – Я беременна. И я рожу ребенка. – Правда? То есть я хотел спросить, ты рада? Скажи, что рада, ну, пожалуйста. Мина сидит, закрыв лицо руками, голос глухо доносится из-под ладоней. – Так ты рада? – Да. Думаю, да. – Думаешь? Мина смеется. Ну как ей не радоваться, думает Миха. – Я рада. Здорово будет. Я рада. Она встает и, обняв Миху, увлекает его из ванной. Он так счастлив снова оказаться дома, счастлив быть рядом с ней. * * * Михино письмо прибывает из Белоруссии много позже его самого. Примерно через месяц. Мина плачет над ним. – Никакой ты не трус. Ты ведь отважился поехать туда и все это пережить. Она говорит, будто все навсегда в прошлом. Миха не отвечает. Она ведь ничего не знает об Иосифе Колеснике, о тех слезах и о фотографии, которую он вез в далекую Белоруссию, но так и не показал. * * * Миха теперь видеть не может дедов снимок. Если бы только можно было его выкинуть. В воскресенье ома варит кофе, а Миха выкладывает припасенные для нее газетные вырезки. Он стоит у окна – фотография в кармане – и ждет удобного момента, когда ома усядется. Она отворачивается, чтобы отрезать себе кусочек пирога, и Миха проскальзывает в спальню. Вставь ее обратно, садись и пей кофе. Именно это Миха и собирался сделать, а теперь застрял на месте. Сидит на мягкой бабушкиной постели с альбомом на коленях. Опа, новоиспеченный муж, во время медового месяца. Аскан без пиджака на фоне озера, снова вставленный в прорези страницы. 1938-й. Миха листает назад, на семнадцать лет раньше, когда опа был папой. Опа за руку с маленькой Катрин. Аскан в темном костюме, с улыбкой склонившийся над сыном в колыбельке. Миха листает альбом туда и сюда. 1955-й; у опа поредели волосы, прибавилось морщин; сам он располнел, а руки похудели. А между? Двое детей, почти два десятка лет образцового брака. Семнадцать лет! Но если бы Миха не знал, он бы никогда не догадался, что за это время были и война, и плен. Захлопнув альбом, Миха пытается себя убедить: он был солдат. Но из головы не идут те фотографии из музея. Пухлые страницы; целый альбом с изуверствами где-то между медовым месяцем и новорожденным сыном. – Неси его сюда, schatz. Садись здесь. Я так редко тебя вижу. В дверях стоит ома. У нее немного трясется голова, сказывается возраст. И она стала еще меньше, вся ссутулилась, ослабела, едва достает Михе до плеча. Я ездил в Белоруссию. Вернулся совсем недавно. * * * Какой-то музей, какой-то старик; потерянные дни; и ничего более. Миха снова готов разреветься. Прямо здесь и сейчас, в этом «птичьем гнезде», на бабушкиной постели. Как он зол на себя за те дни. За то, что так бездарно их истратил. – У нас будет ребенок. У нас с Миной. Ему сейчас необходима бабушкина улыбка, ее радость. Что-то, что прогонит злость. – Миха! Что я слышу! Повтори! Она протягивает к нему руки. Надо бы ее обнять, но Миха не в силах. – Но ты не должна никому говорить, ома. Прошу тебя. Это пока секрет, понимаешь? – Да-да, конечно, schatz. Понимаю. Ребенок! Она обхватывает его щеки ладонями и целует. Теперь можно плакать, и Миха плачет, потому что тут ничего не надо объяснять. Улыбаясь, ома приносит бумажные салфетки и пирог; достает из ящика, где она их хранила, детские книжки. – На всякий случай. Видишь ли, я всегда надеялась. Это тебе и милой Ясмин. Моя ома. Михино родословное дерево. Дедова ветвь. Но на нем история обрывается. * * * В поездах и автобусах, в школе, супермаркетах, кинотеатрах и барах – всегда у Михи при себе дедов снимок с медового месяца. Дедовы ноги пересекает ветхий сгиб. И чтобы снимок не порвался окончательно, Миха покупает для него пластиковый футляр. В школе проходит праздник, посвященный освобождению из лагерей, и дети произносят речи. Многие из них плачут. Учитель истории рассказывает молчаливому залу – наполненному родителями, старшими и младшими братьями и сестрами – что это за день. Михаэль, изнывающий от стыда и ярости, сидит за спинами коллег. Мина сидит в постели, Михаэль курит в коридоре. Он не уверен, удастся ли ему это передать – то, как он злился, какими глазами видел сегодняшний день. – Каждый год этот чудовищный праздник одинаков. Ученики читают воспоминания очевидцев. Все заливаются горючими слезами: «Как мы могли!». Затем за сочинения выставляются оценки, плакаты сворачиваются, и мы устремляемся вперед, к следующему мероприятию. |