Книга Железный бурьян, страница 42 – Уильям Кеннеди

— Очень, — сказала Энни. — Смотри, какой он тут здоровый и толстый.

Вернулся Билли; Энни положила фотографию на стол, чтобы было видно всем троим. Они сидели на одной скамье, Френсис посередине, и разглядывали карточку, показывая на тех, кого узнали, взрослых и детей. Энни узнала даже одну собаку.

— Замечательный снимок, — сказала она и встала. — Замечательный снимок.

— Ну, он твой, вставь его в рамку.

— Мой? Нет, твой. Тут бейсбол.

— Не, не, Джорджу тоже понравится.

— Ладно, я его окантую, — сказала Энни. — Отнесу в город, чтобы сделали как следует.

— Правильно, — сказал Френсис. — На тебе десять долларов на рамку.

— Эй, — сказал Билли.

— Нет, — сказал Френсис. — Разреши мне, Билли.

Билли усмехнулся.

— Денег не возьму, — сказала Энни. — Спрячь в карман.

Билли рассмеялся и хлопнул по столу ладонью.

— Теперь я понял, почему ты двадцать два года был без денег. Понял, почему мы все нищие. Это у нас в крови.

— Мы не нищие, — возразила Энни. — Мы себя содержим. Нечего говорить, что мы нищие. Ты нищий, потому что ставил не на тех лошадей. А мы не нищие. У нас бывали тяжелые времена, но за дом мы еще платим. И не голодали еще, слава богу.

— Пег работает, — сказал Френсис.

— Она личный секретарь, — сказала Энни. — У хозяина инструментальной компании. Ее там любят.

— Она красавица, — сказал Френсис. — Сварлива малость, когда на нее найдет, но красавица.

— Ей бы надо моделью быть, — сказал Билли.

— Ей не надо, — сказала Энни.

— Нет, надо, черт возьми, надо, — сказал Билли. — Ее звали моделью для пасты «Пепсодент», но мама встала поперек Кто-то ей в церкви объяснил, что модели, ну, знаешь, — легкого поведения. Тебя сняли, и ты по рукам пошла.

— При чем тут это? — сказала Энни.

— Зубы у нее, — сказал Билли. — Самые роскошные зубы в Северной Америке. Красивее, чем у Джоан Кроуфорд. А улыбка! Ты еще не видел ее улыбки, потрясающая улыбка. Как Таймс-сквер, вот какая. Она могла бы быть на афишах от берега до берега. Мы бы в зубной пасте купались — и в деньгах тоже. Но нет, — он показал большим пальцем на мать.

— У нее была работа, — сказала Энни. — И это ей было не нужно. Не понравился мне который ее нанимал.

— Да ничего особенного. Я разузнал про него, — сказал Билли. — Не самозванец.

— Откуда ты мог узнать?

— Откуда я вообще узнаю? Я гений, едрена мать.

— Не выражайся, гений. Ей в Нью-Йорк надо было ехать сниматься.

— И она бы не вернулась, да?

— Может, вернулась бы, а может, и нет.

— Теперь ты понял? — обратился Билли к отцу. — Мама хочет, чтобы цыплятки были при ней.

— Не упрекну ее за это, — сказал Френсис.

— Да, — сказал Билли.

— Этот человек мне не понравился, — сказала Энни. — Вот что главное. Я ему не доверяла.

Никто не ответил.

— Каждую неделю она приносила жалованье, — сказала Энни. — Даже когда компания временно закрылась, хозяин взял ее кассиршей в свой универсальный магазин. Магазин с крытым полем для гольфа. Громадное помещение. Однажды они чуть не пригласили туда Руди Вале. Она узнала много нового.

Никто не ответил.

— Сигарету? — спросил Билли.

— Давай, — сказал Френсис.

Энни встала и отправилась к холодильнику в кладовке. Принесла оттуда масленку и поставила на обеденный стол.

Пришла Пег, как раз когда все замолчали. Она потыкала вилкой картошку, проверила индейку, уже коричневую, и, не полив ее, закрыла духовку. Порылась в ящике, нашла консервный нож, открыла банку с горошком и поставила греть в кастрюле.

— Индейка хорошо пахнет, — сказал ей Френсис.

— Ага. Я сливовый пудинг купила, — сказала она, обращаясь ко всем, и показала жестянку. Потом повернулась к отцу. — Мама говорит, ты ел его на десерт по праздникам.

— Точно, ел. С белым сладким соусом. Сладким-сладким.

— Рецепт соуса на этикетке, — сказала Энни. — Дайка сюда, я сделаю.

— Я сама, — сказала Пег.

— Приятно, что ты вспомнила, — сказал Френсис.

— Невелики хлопоты, — сказала Пег. — Пудинг готовый, только разогреть, прямо в банке.

Френсис присмотрелся к ней и нашел, что в глазах у нее больше нет яду. Эта леди скачет, как термометр. Увидев, что он ее разглядывает, Пег слегка улыбнулась — улыбка не для плаката, не для того, чтобы ты побежал за зубной пастой, но — улыбка. Какого черта, имеет право. Из холода в жару, из жары в холод. У ней это натуральное свойство.

— У меня есть письмо, хочешь послушать, пока там готовится? — сказал Френсис и вынул из внутреннего кармана пожелтелый конверт с погашенной двухцентовой маркой. На обороте было написано его рукой: «Первое письмо Маргарет».

— Получил его не сочту сколько годиков назад — Он вынул три сложенных втрое листка пожелтелой бумаги в линейку. — Пришло ко мне в Канаде, в 1910 году, когда я был в Торонто. — Он развернул листки и на вытянутой руке, поближе к свету, подальше от глаз, стал читать:

«Милый папочка, ты, наверно, не думал, что у тебя есть дочь, которая ждет твоего письма с тех пор, как ты уехал. Я так рассердилась, что ты не думаешь обо мне, что хотела убежать с цирком, который приезжал сюда в прошлую пятницу. Я делаю уроки, и у меня тут пример по арифметике, который я не могу решить. Может быть, у тебя получится? Как твоя нога, лучше? Надеюсь, что вы выигрываете. Не бегай слишком много с твоими ногами, а то тебя отвезут домой. У мамы и Билли все хорошо. У мамы 14 новых цыплят и еще 2 несушки высиживают. Восьмого числа приедет цирк Дикого Запада. Ты не поспеешь к нему домой? Я хочу пойти. Билли сейчас ложится спать, а мама сидит на кровати и смотрит на меня. Не забудь ответить на это письмо. Надеюсь, что ты там совсем не скучаешь. Смотри, если поймаю тебя с другой девушкой, я ей повыдираю волосы. Любящая тебя Пегги».

— Подумай, — сказала Пег, так и не опустив вилку, — я и не помню это письмо.

— Ты, наверно, много чего не помнишь про то время. Тебе одиннадцати еще не было.

— Где ты его нашел?

— Наверху, в сундуке. Вон сколько лет хранилось. Я только одно письмо сохранил.

— Это правда?

— Это можно проверить. Все бумаги, какие у меня есть, — в этом сундуке; ну и еще в одном месте несколько вырезок.

— Хорошее письмецо, я считаю.

— Я тоже, — сказала Энни. И она, и Билли — оба смотрели на Пег.

— Я помню Торонто в десятом году, — сказал Френсис. — Кругом игры было сплошное жульничество. Раз совсем уже стемнело, а жулик судья, Бейтс его звали, все не прекращает игру. В него бросают помидорами, комками грязи, а он все не останавливает: мы выигрывали, а он был за другую команду. Ловил в тот вечер Толстяк Хауард — подходит к питчеру Карману Вилсону, и мы втроем на горке перекидываемся парой слов. Толстяк возвращается, присел у себя, Карман бросает, судья показывает: «Бол», хотя никто ничего не видел — такая темень. Толстяк поворачивается к нему и говорит: «И ты засчитал это за бол?» Судья ему: «Да». «Я его съем, если это бол», — говорит Толстяк. «Тогда можешь начинать», — судья говорит. А Толстяк берет мяч и откусывает от него кусище, потому что никакой это не мяч, а желтое яблоко я дал Карману. Игру мы, конечно, выиграли, а судья так и вошел в историю как Слепой Бейтс — не мог отличить от мяча яблоко. Бейтс потом стал букмекером. И там тоже жульничал.