Онлайн книга «Ангелы на кончике иглы»
|
Ивлев выскочил в коридор и, прислонив ухо, прислушался. За дверью было тихо. Он отпер замок и выглянул. Никого. И пиво на месте. Слава радостно схватил в каждую руку по две бутылки и голой пяткой затворил за собой дверь. – А если бы дверь захлопнулась? – она сощурила глаза. – Ты бы впустила. – И не подумала бы! Лежала бы на тахте с кошками и ждала хозяина. Открывая бутылку, он молчал, ухмыляясь, а открыв, резко плеснул в Надю, облив ее пивом крест-накрест. – Псих! – захохотала она, инстинктивно прикрываясь руками. – Ненормальный! Обои испортишь. – А тебя? – Меня ты уже… Он отпил немного, еще раз плеснул в нее пивом, поставил бутылку на пол и упал на Сироткину, собирая языком с ее кожи капли горьковатой пенистой влаги. – Делай со мной что хочешь! – проговорила она. – Все, что хочешь, только скорей! Она изо всех сил старалась помочь ему и вдруг, забыв о нем, задрожала, замотала головой, заметалась по тахте, изогнувшись и откинув голову назад, издала гортанный крик, похожий на птичий. Она быстро стихла и, полежав несколько мгновений, убрала слабой рукой волосы, закрывшие ей глаза, и виновато потерлась носом о щеку Ивлева. – Что это я? – Ты молодец! – похвалил он ее снисходительно. Она усмехнулась еле-еле, как больная. – Теперь я женщина? – спросила она, не открывая глаз, и сама ответила. – Да, женщина! – Настоящая женщина, – удостоверил он. – Могу выдать тебе диплом. – Не надо себя связывать. Они сели и стали уничтожать жесткие, как резина, ромштексы, запивая их пивом. Сироткина отрезала куски от своей порции и незаметно подсовывала ему. – Как хорошо на простыне и одним, – сказала она. – На стекле тоже, и с этим парнем на соседней кровати ничего. Но на простыне одним лучше… Мне стыдно от того, что я тебя совершенно не стесняюсь. Знаешь, я поняла, что такое любовь. По-моему, любовь – это обнажение души. – И тела тоже… – Я знаю, чья это квартира, – она указала на конверт с адресом, лежащий возле тахты. – Он называет ее пеналом: узкая и длинная… – По-моему, ты засыпаешь. – Я ночью летел к тебе. – Знаешь, поспи, а я пойду в ванную. Мгновенно расслабившись от того, что не надо быть вежливым и внимательным, Вячеслав уснул, как провалился. Кошки дремали на коврике на полу. Войдя в маленький совмещенный санузел, Сироткина вздохнула, погляделась в зеркало и осталась собой недовольна. Открыв краны и отрегулировав воду, она забралась под душ. Повернувшись спиной к зеркалу, она увидела на крючке старые кальсоны Якова Марковича и стыдливо отвела глаза. Но заметила серые выцветшие буквы и осторожно двумя пальчиками расправила, чтобы прочесть. На задней их части стоял штамп, гласивший: «ГУЛАГ МВД СССР. Карлаг, больница No 1». Поскольку полотенце оказалось сомнительной свежести, вытираться Надежда не стала. Ивлев спал, раскинувшись по диагонали. Она тихонько пристроилась возле него. – Он очень симпатичный, Яков Маркыч, – сказала она ему в самое ухо. – У него в уборной наклеены на двери счастливые номера «Спортлото»: 13, 19, 25, 31, 41 и 49. – Дуреха, – пробурчал Ивлев сквозь дрему, – это волны Би-би-си. – А где его жена? Я никогда о ней не слышала… – Три года назад мы ее отсюда вынесли. В больницу ее не брали, чтобы не увеличивать процент смертности от рака. – У него много книг. Какие? – Тебе все надо знать! Он собирает партийную литературу, в основном старую, изъятую из библиотек. Роется у старьевщиков, меняет на модные издания. – Зачем? – Наверно, ему интересно. – Можно, я открою книжный шкаф? – Нельзя. Он не любит, когда книги трогают. – А почему он пишет такие трескучие статьи? Читать невозможно. – Он и не читает. Он их склеивает. – А о других он думает, когда склеивает? Он же этому не верит. – А ты – веришь? – Ивлев внимательно посмотрел на нее. – Я-то? Я – другое поколение! Мне хоть стыдно. А ему – нет! – Откуда ты знаешь?! – Ему? Ему не стыдно! У него ирония. Ирония – это равнодушие, я где-то читала. – А у меня чувство вины перед Рапом. Подумай: я учился в школе, трепался о смысле жизни, поступил в МГУ – он сидел. Я любил – он сидел. Эти люди отсидели свое, мое, твое, наше – за всех. У Рапа нет сил, он устал. – И стал прислужником? Рап – раб. Раб по убеждениям! – Глупенькая! Раб на цепи – это не прислужник. Попробуй сама пойти наперекор! – У меня короткий ум, бабий. Я могла бы только помочь другому. Кто горит… Уголек пошел через реку… Хочешь, буду соломинкой? – она встала и босиком подошла к нему, уткнулась лицом в грудь. – Иди по мне… – Уголек сжигает соломинку и тонет. Сгоришь! – Ну и пусть! Под тобой сгореть не страшно. И Сироткина поцеловала его в шею. Вячеслав дотянулся до брюк, вынул ремень и, надев его на Надю, затянул пряжку у нее на животе. Она молча следила за его движениями. – Разве так красивее? – Не в этом дело! Будет за что держаться… Он притянул ее за ремень к себе. – А это что? – немного погодя спросил он, отодвинувшись, впервые заметив у нее на животе небольшой, ладно зашитый рубец. – Аппендицит. Некрасиво? – Красиво! – он стал целовать шов. – Странно, – задумалась она. – Странно, что ты меня любишь после… Или ты для вида? Тогда не надо. Я уйду. – Боишься увидеться с Рапом? – Не хочу, чтобы видел тебя со мной. – Чепуха! Ивлев лежал на диване и читал. Надя, чтобы не надоедать ему, оделась, села в кухне на табуретку и курила сигарету за сигаретой. Раппопорт позвонил в дверь, и Надя ему отворила. – Разве я сомневался, что у Ивлева хороший вкус? – Спасибо, – вежливо ответила она. – По-моему, пахнет жареным, – весело сказал Тавров, проходя в комнату в сопровождении обеих кошек, которые встретили его в коридоре и вились вокруг. Рап втягивал воздух большим ноздреватым носом. – Сейчас приготовлю, Яков Маркыч. – Надежда обрадовалась, что у нее нашлось дело, и побежала на кухню. – Мужики – чревоугодники! – Чревоугодники? – переспросил Раппопорт. – Ивлев, вас оскорбляют! |