Онлайн книга «Факультет патологии»
— Что ж тебя заставило вернуться, после удовольствия-то… — Твой нос, я ведь никогда ничего зря не упоминаю, — он мне ужасно понравился. Я гордо приосанился, лежа. Она коснулась поцелуем меня, недолгим. — Ну и еще одна вещь… — Какая? — Я уже мечтала, чтобы ты обнял меня, и безумствовала, неужели мы больше не поцелуемся… Мне тот поцелуй самой очень понравился… На сей раз она ложится на меня. Я знал, что существуют женщины, но что такое чудо, я не знал. — Дай мне сигарету из сумки, пожалуйста. Я встаю и подаю ей сумку. — А почему ты сам не достал? — Я никогда в чужие сумки не… — Но я же тебя сама попросила, значит, можно. — Это не важно. — Ты странный, но мне это нравится. Только мне еще не хватало влюбиться в тебя… — она вынимает пачку в кожаном женском портсигаре, очень изящном. Я достаю зажигалку и нажимаю на клавиш сбоку трубочки, мягкий ровный пламень вспыхивает бесшумно. Она предлагает мне сигарету, но я не хочу сейчас, я полон чем-то другим. — Ум-м, откуда у тебя такая зажигалка, это же «Ronson» по спецзаказу для дипломатических посольств. У Джима такая же. Я дергаюсь. — Наташ, мы не будем проводить сравнительно-исторический анализ параллельного или рознящегося исследования. Хорошо? Пожалуйста!.. Она запинается, вернув мне ее быстро. Больше она со мной ни о каких вещах не говорила и не заговаривала, впечатление, что они вообще не существовали для нее. Да так и было. — Прости, — глухо сказала она. — Пожалуйста. Я какой-то ненормальный, но на меня уже давил он. Я нарушил свое еще одно, очередное правило, после Натальи: никогда с замужними женщинами не встречаться, но здесь все было иное, и по-другому. Фонари улицы отбрасывали нечто, как свет, дающий возможность видеть в комнате, где лежала на кровати она и курила. Я взял ее плащ и повесил нормально, он мне нравился, ткань какая-то необычная и мягкая была, и она ей шла. — Ты голодная? — Нет, что ты, я до утра не хочу выходить, когда еще так будет… Я улыбаюсь ее вспугнутому голосу. — У меня здесь есть, никуда ходить не надо. — Где, я даже не видела?! Несколько бутербродов, оставшихся с вчера, масло, плавающее в чашке с водой, чтобы не испортилось, какие-то вкусные пирожки и два громадных больших апельсина. (Я люблю апельсины.) Мне стыдно, что у меня нечего есть. — Наташ, мне стыдно, что у меня нет ничего, но я не знал, что ты будешь… в гостях у меня. — Что ты, это не важно. Я буду есть то же, что и ты. Не обращай на это внимания. Иди сюда. Это тоже мне напоминает, как говорила Наталья: я буду есть то, Санечка, что и ты. Но они разные совсем, абсолютно. Наталья более царская, нежная, женственная, что-то трогательно-материнское было. А эта Наташа резче, лицо француженки, с немного подрезанными скулами, и волосы только до плеч, — и резкая, и мягкая, и властная и покорная, и подросток и женщина, неуловимо. (Что я делаю, я кощунствую: я сравниваю женщин.) — Иди сюда… Я иду «сюда». Потом она чистит и ест большой апельсин, один из двух, и кормит меня, так трогательно. А потом — мы не выходим из моей комнаты еще два дня… В институте я появляюсь утомленный, уставший и вялый. На лекции я сразу засыпаю, и никто не будит меня. — Саш, ты где был? — Билеткин же не переживет, если меня не разбудит. Все-таки. — У Кастро на Кубе, — говорю я. На свою голову. И тут он заводится, что он только не льет на голову проклятого бородатого партизана. Подходит Юстинов и спрашивает: — Ты о ком это, Билеткин? — О Кастро, — говорит тот. — О Кастро?! Я тебе вообще гениальную историю расскажу: этот же человек маньяк, баб страшно любит, вот как Сашка, например… Я улыбаюсь, у Юстинова иногда хорошее чувство юмора. — Каждый день человеку нужна была новая баба. И конечно, когда кто, какой ансамбль, группа, артисты приезжали, пожалуйте-извольте — новую девочку. И вот приезжает ансамбль Моисеева на Кубу, гастроли три дня. После первого отделения к Игорю подходит адъютант Фиделя и приглашает в ложу правительства. Они с отцом друзья, Игорь сам ему рассказывал. Заводят его, они приветствуют друг друга, тот выражает свое восхищение мастерству, стилю (понимал, значит), а потом адъютант отводит Игоря в сторону и показывает фотографии, уже сделанные в первом отделении, готовые, все дела; фотографии две, и говорит, что товарищ Кастро-председатель хотел бы пригласить на ужин обеих и провести время после выступления. Ну, Игорь все эти дела тонко знал, и какой ужин, и какое время. Посмотрел на карточки и говорит: — Эту пожалуйста, а это — моя дочка. Так и не дал. Она у него в ансамбле пляшет. А батя мой его спрашивает: Игорь, ну а что, если бы международный скандал был, ты ж Фиделя знаешь: что ни попросит — всё дают? Игорь отвечает: — Да положить мне на все их народы, я ему еще дочку свою не клал. История нам с Билеткиным очень понравилась. — Очень в духе строящегося коммунизма, — говорит Билеткин, — мое — мое, и твое — тоже мое. Только скомандуй, и все принадлежит — народу. Юстинов ушел, его Ирка звала. Я смотрю на Билеткина туфли, и ужас охватывает меня. — Борь, поехали ко мне домой, там сейчас никого нет, я тебе туфли светлые дам, у меня есть, я их не ношу. Быстро. Мы едем на автобусе № 132, он как раз от наших институтских мест идет к Киевскому вокзалу. — Саш, а ты чего, дома не живешь? Я звонил несколько раз, мама говорит, что тебя не бывает сейчас дома. — Нет. — Почему? — спрашивает он. Почему я не живу дома? Это сложный вопрос. Отец достал меня уже до невозможности своими попреками, поучениями, замечаниями, недовольствами. Ему все во мне не нравится: и как я вилку держу, и как я ем, и что ложку в стакане, когда чай пью, оставляю, и лежа читаю, и мало занимаюсь, и что я себе думаю, кто из меня получится, или я «всю жизнь на его шее висеть собираюсь», — а доброе дело сделать от меня не допросишься. И еще тысячи вещей подобного рода, а спать на кухне у газовой плиты я уже физически не могу, а спать с мамой, с папой в комнате трудно (и вроде ненормально: негигиенично), так как у каждого свои привычки, желания, хотения, процессы. Они спали всегда раздельно. А я не мог под каждого подстраиваться. Спал на кухне, лишь бы хоть какую-то отдельность обособленную иметь. К тому же я читал очень много и еще больше оставалось, не успевал все, не хватало дня и времени, и я поздно засыпал, обычно с книгой в кровати. Но ушел я из дома без скандалов, спокойно объяснив, что не могу больше так, но обид, как раньше, у меня никаких нет, претензий тоже. Это не разрыв, я буду звонить, приезжать. |