Онлайн книга «Факультет патологии»
— Прошу… очень… не надо… Меня потрясает, прибивая, ее откровенность: я не хочу это слушать, я боюсь, что это окажется правда, я — маленький мальчик… Не надо мне так сложно… Я не потяну. Она глубоко вздыхает и успокаивается. — Руку, — мягко говорит она. — Что? — не понимаю я. — Больно… — А, да, — и только тут замечаю, что все еще неимоверно сжимаю ее кисть, тонкой руки, и отпускаю. — Я не знала, что ты такой сильный… — Это от волейбола, — смущенно отмахиваюсь я. Она поворачивает мое лицо к себе, той рукой. — Ты, наверно, и в другом должен быть сильный? — Что-то бесовское и игривое мечется, как искра, в ее глазах. — Не надо, прошу тебя, так… — (Почему мне кажется, что мы с ней не сейчас встретились…) Взор ее нежнеет. — Я не знала, что ты и такой… Вдруг лицо ее очень мягко наклоняется. У меня кружится от этого запаха голова. И ее губы сливаются с моими. — Ты мне нравишься, — шепчет она, — я хочу, сейчас… Потом она захватывает мой рот губами очень глубоко в себя, и минут пятнадцать я ничего не помню, не соображаю. Пока она не отрывается. Господи, где все мои устои. Правила, принципы. Куда-то они сразу подевались. Она кладет мои руки себе под плащ и обнимает ими себя. — Сейчас… — шепчет она. — Это невозможно, день, люди… Я не договариваю, она кусает мою шею, потом, к ней припадая, зацеловывает, как бы в прощение. Отклоняется, и глаза ее туманны, — и вдруг она делает движение, и в них — нет ни тумана, ни поволоки, ни желания. — Ну, поигрались, мальчик мой, и достаточно. Ты думал, я такая же глупая и сопливая девочка с твоего курса, которая без ума от твоего носа и смотрит, не отрываясь, на тебя — лишь слово молви, и делает, как тебе хочется, и ждет по полчаса, где тебе угодно, да? Я смотрю, не веря, ошарашенно на нее, какая злая; и все-таки, даже в злости, какое красивое по-своему, неординарное лицо. Я поднимаюсь со скамейки, протрезвев, моментально, трезвею я всегда моментально (пьянею продолжительно, долго, с ней впервые — опьянев сразу). Поворачиваюсь и ухожу, зная, что те пятнадцать минут ее поцелуя мне не забыть никогда. Я иду, направляясь к мосту на насыпи, где ходят поезда, чтобы перейти на ту сторону, набережную Макарова, к себе домой. В нашем доме — спасение. Ах, как жаль, что она правда… Я не хочу назвать это слово, ненавижу, — такая оказалась, — называю я. Я ухожу от той скамьи дальше и иду как-то. Уже и мост. У самого моста кто-то дергает меня резко за руку. Опять, думаю, будут денег просить, которых нет у меня. Я поворачиваюсь, чтобы даже не драться, а сказать, впервые по-человечески, оставьте меня в покое. Я понимаю, что она не бежала бы за мной полнабережной, сказать извини, ах, какая я плохая, это не в этой жизни было, в той, другой, в начале XX века или в конце XIX. Я поворачиваюсь — это стоит она. Смотрит широко раскрытыми глазами, потом бросается и повисает на шею, я сжимаю ее в дикой хватке, до хруста, все ее тонкие косточки. И только поражаюсь, как выдерживает она. Они. А она… целует меня как ненормальная. И мне страшно, приятно, и невесомо кружится тело душа, и в голове дрожит от ее запаха, божественного, и все умеющих губ. Она останавливается, застывая. Проносится поезд, по насыпи громыхая, обычно все пугаются, кто первый раз, ощущение и впечатление, что он обрушится, но она не пугается и не отрывает свой, мною искусанный, рот. Отрываюсь я. — Что ты теперь мне приятного скажешь? Поигрались, мальчик, и довольно? — К тебе есть куда ехать?.. — Да, — отвечаю без других слов я. Мы едем ко мне, я живу у консерватории, напротив, в старом розовом доме, на третьем этаже, два месяца назад уйдя из дома, и плачу из стипендии, которую получаю я. Она тут же ловит такси, и по мановению ее руки, как волшебной палочки, оно останавливается. Он даже не спрашивает «куда» сначала, а сразу везет. Я называю, и только тут вспоминаю, что у меня нет денег. — Останови-ка, — говорю я. Он затормаживает. — В чем дело? — Она смотрит на меня, и ее тонкая бровь изумленно изламывается. — У меня нет денег, — шепчу я. Протягиваю таксисту последние пятьдесят копеек и беру ее за руку, выходя. Деньги — это шестое чувство, без которого вы не можете пользоваться остальными пятью. — Саша, какая глупость, у меня есть. — Женщина не должна платить, когда есть мужчина, — говорю я серьезно. — Это не важно, неужели сейчас тебя это волнует, садись пожалуйста. — Это мой принцип. Я и так с тобой много их переступил сразу, всего лишь за один час, этот я не буду. Мы так доедем или прогуляемся. — Ты ненормальный, мы отсюда до вечера не дойдем до консерватории. О каких гуляниях ты говоришь?! — Есть метро. — Пожалуйста, — она обнимает меня за шею двумя руками и шепчет, — я хочу тебя, я умоляю, поедем, не хочу людей — ты отдашь мне завтра. Я соглашаюсь (но чтобы завтра), мы едем. На лестнице я говорю: — Сначала войду я, потом заведу тебя, там соседи, семья. Я вхожу на цыпочках. Но никого нет, я забываю, какое время дня, все на работе, только три часа, — а кажется, я с ней вечность пробыл. — Заходи, — говорю я, — только не пугайся, комната страшная и не моя, хозяева на полгода уехали. Она заходит и сразу запирает дверь на ключ сама. Слева стол, два стула, прямо перед носом шкаф, толстый и неуклюже большой. — А где кровать? — Мне нравится ее откровенность. Она заходит за шкаф, где стоит кровать и сияет белизна окна без занавеси, только два крючка. Она снимает быстро плащ с себя и бросает его на окно, не глядя; попадает, и он, повиснув на одном крюке, закрывает пол-окна; хотя и третий этаж, никому ничего не видно. А плащ очень дорогой, опять ни к чему думаю я. — Иди сюда, — говорит она; Господи, думаю я, слава богу, что вчера простыню чистую постелил, а то та как кочегарская была. (Стирать негде; вас, наверно, интересует, о чем думают в такие моменты, — вот об этом.) Я сажусь рядом. — Раздень меня, только быстро. — Ты куда-то спешишь? — шучу я неуместно. В глазах ее странный блеск. — Умоляю тебя, пожалуйста, быстро. Я раздеваю и не могу оторвать взгляда от ее тела. Она сдирает все с меня, не глядя. Мы опускаемся телами друг на друга. |