Онлайн книга «Лита»
|
Становилось жарко в воздухе. Иногда вдруг возникало желание надеть на себя что-то новое, необычное. Потом проходило. Отчего возникало и почему проходило — непонятно. После первого экзамена я спешу и чувствую, что кто-то идет за мной следом. Я поворачиваюсь, не представляя, кто это: передо мной стояла Лита. Она не умерла, читающий. Мне так захотелось. Она осталась жива. Неудачно вскрыла вены. О Литиной выходке я узнал на следующий день. Ее отвезли в больницу, но выпустили на поруки сестры-врача, которая умолила докторов. Иначе это могло кончиться специальным психиатрическим отделением, в которое никто не хочет попадать. Я знал, почему Лита это сделала, так поступила. И, честно, не придал этому большого значения. На лекциях я не замечал ее, выключая полностью из поля зрения даже сектор аудитории, где она сидела. Для меня она была мертва. В институт она приходила скромно одетой. В юбках ниже колена. С застывшей грустной маской на лице. Никто не видел ее улыбающейся. Она практически ни с кем не общалась. Бесшумно возникая в институте и беззвучно исчезая в никуда. Я отворачиваюсь от нее и иду дальше, чувствую противную слабость в бедрах. Я ощущаю ее дыхание рядом. Оно крадется за мной, преследует. Я слышу вздох… и выдох… — А-алеша. — Голос из моего прошлого ада. Я иду, не оборачиваясь. — Пожалуйста, Алеша… Тандем движется в бушующем, жестоком, большом мире — две песчинки. — Алешенька, я не могу поспеть за тобой. Я на каблуках… Справа больничный сад, я сворачиваю в него. Сам. И только я останавливаюсь, она молниеносно опускается на колени. — Я виновата перед тобой, и мне не хватит жизни искупить свою вину… Я смотрю безразлично на нее. Я не видел ее четыре месяца. Я думал, она исчезла из моей жизни навсегда. И больше этот бред никогда не повторится. Лицо аккуратно накрашено. Руки сжаты в кулачки. — Умоляю тебя всем святым, только прости меня… Глаза опущены долу, я вижу лишь накрашенные, разделенные иголкой ресницы. Опускаются, замирают, открываются. Сплошные деревья до ограды сада. Мы никому не видны. Ее щека подрагивает. «Сейчас польются слезы», — думаю отрешенно я. — Я молю тебя только о прощении. Мне не нужно, чтобы ты со мной встречался. Я понимаю, что недостойна тебя, что все, что связано со мной — грязь. Я раскрываю невольно рот: — Значит, тебе не нужны встречи со мной? Она вздрагивает, как услышав гром небесный. — Что ты, Алешенька, я только и мечтаю увидеть тебя. Чтобы ты обнял меня. Как бы ты ко мне прикоснулся и где… Я бы жизнь за это отдала… За одно свидание с тобой, за одно объятие твое. Я смотрю на ее собранные в пучок волосы и чувствую, как змеи-слова пробираются, вползают в мое сердце и яд уже начинает действовать на мой мозг и душу. Я не хочу сдаваться, я слабею, я не хочу впускать ее обратно, я проклинаю себя. Про себя. В моей душе только-только начала подживать рана. Только заживать начала, затягиваясь в рубец. Я пытаюсь удержаться и чувствую, как качусь вниз, в ад. Будет еще и хуже, и больнее, я предчувствую, «змея, вбрызнув яд в сердце, сведет тебя с ума». Откуда это? «Грамматика любви» — какое хорошее название. Я еще не выучил и азбуки… Она чувствует момент. О, как она всегда прекрасно чувствовала момент моего колебания. Шатания… Ее пальцы разжимаются и дотрагиваются до моих колен. — Мне снится все время один и тот же сон: твои обнаженные ноги, руки сжимают мои бедра, тело, талию в объятиях. Каждую ночь. Как наваждение. Я схожу с ума без твоего тела. Крадутся змеи, ползут в мое сердце — я слушаю. Не ухожу. — Я молю тебя, любовь моя, прости меня. Она падает мне в ноги и целует их сквозь босоножки. (Сердце прокушено, яд подействовал, я не быстро, но и не медленно сдался.) — Встань, — слышу я глухой, не мой голос. Зачем мне это, Господи, за что? Она погубит всё, и все погибнут. У меня страх — самого себя, я не соображаю, что делаю. Через что переступаю. И как буду, потом, за это расплачиваться. Я даже не представляю, как страшно буду за это расплачиваться. Я сажаю ее на скамейку. Она спазматически хватает мою руку и начинает ее покрывать поцелуями. Я чувствую горячие мягкие губы. И не убираю руку. Мне нужно больше яда, чтобы отравиться им до конца. Чтобы полностью выключилось сознание. Иначе я не переступлю через адский ров… Когда я сознаю, что совершаю, не соображая, я готов растерзать себя. Разорвать. Я слаб, Господи, что же мне делать? Ну что же мне делать… Она уже целует мои обе руки, обнимая ими свое лицо. Прижимая их к своим щекам. Я не отрываю — руки… — Это не значит, что я простил тебя, — слышу не свой голос. А что же это еще значит, идиот?! Она целует твои руки. — Нет, нет, Алешенька, нет. Да, Алешенька, да, любовь моя, я понимаю. Я знаю, что ты не простишь меня никогда. Мне лишь бы видеть тебя, слышать твой голос… И умирать от любви к тебе… Я смотрел ей в лицо. — Я совершенно схожу с ума от любви к тебе. Я верил — зачем бы она говорила. Зачем я, кретин, в это верил: «зачем бы она говорила». О, она знала, зачем она говорила. — Я согласна на любые подачки. Лишь бы ты их давал. На любые условия, лишь бы раз в месяц твое тело содрогалось над моим. Лишь бы мое тело истекало истомой под твоим… Лишь бы раз в месяц я видела тебя. Я согласна даже на то, чтобы ты женился. Я уже с радостью думаю об этом… Я буду рада за тебя. По крайней мере, наверняка буду знать, что ты никогда полностью не будешь моим. Я не буду надеяться и ждать. Я буду твоей любовницей. (Это еще слаще.) Или кем ты пожелаешь, чтобы я была, если мое тело еще сможет приносить тебе удовольствие. Или заинтересует тебя. Я понимаю, что оно не может принести тебе удовлетворение… В любое время, в любом месте я буду возникать по мановению твоего взгляда. И исчезать, когда прикажешь. Я на все, на все, Алешенька, согласна. Я вздрогнул при слове «любовница». Откуда она знает такое слово? — Лишь позови, лишь прикажи — я все исполню. Яд твоих речей, позолота твоих уст. — Зачем ты вскрыла вены? — Потому что когда-то это сделал ты, когда у тебя не было выхода. — Ты считаешь, что это допустимое сравнение? — Что ты, Алешенька, упаси Господи. Я оттянул рукав ее малиновой рубашки с белым воротником. На каждой кисти красовались по две сизых неровных бороздки. С рваными краями. — Ты все теперь будешь делать, как я? |