Онлайн книга «Иван Путилин и Клуб червонных валетов»
|
– Так стало быть, она – выкрестка? – Нет. Пока еще она – иудейка. Но… – Я вас попрошу, господин Быстрицкий, рассказать мне все подробно. Я вас слушаю. Если вы желаете моей помощи, необходима полная откровенность. – Я – преподаватель русского языка и словесности в М-й женской гимназии. В этой же гимназии училась только что окончившая курс Рахиль Вениаминовна Коган. – Сколько ей лет? – Семнадцать. – Кто ее родитель? – Миллионер Коган. – Продолжайте. – Как, отчего, почему случилось то, что мы полюбили друг друга, – я не буду вам подробно рассказывать. И думаю, вам это, ваше превосходительство, не важно знать? – Да-да, вы правы. За исключением только вот чего: как вы полюбили друг друга. – А именно? – смутился клиент Путилина. – Во-первых, была ли эта любовь девицы Коган к вам серьезным, глубоким чувством, или же это – сто первая вариация обожания юниц учителей русской словесности? В голосе великого сыщика я расслышал иронию. Быстрицкий вспыхнул. – Нет, это не детская забава, а сильная. – Pardon, я вынужден задать вам еще один, быть может, несколько щекотливый, но нужный мне вопрос: ваши отношения не перешли известных границ? – Нет! – резко ответил М-й педагог. – Отлично. Прошу вас продолжать. – Итак, мы полюбили друг друга и решили обвенчаться. Рахиль Коган – девушка сильного характера. Она решила перейти в христианство. Зная любовь отца к ней, она призналась ему во всем этом, полагая, что тот даст согласие. Но, увы, этого не последовало. Ее встретил бешеный взрыв гнева. Ее заточили в комнате, приставив к ней караул. Но с помощью денег ей удалось подкупить одну русскую прислугу, которая и переслала мне записку: «Нам остается только одно: бежать. Будь наготове. Сегодня вечером я убегу. Будь на вокзале. С ночным поездом мы должны выехать из М. Твоя Рахиль». Получив эту записку, я, наскоро уложив чемодан, бросился на вокзал. Говорить ли вам, что я испытывал в эти ужасные минуты ожидания? Наконец, – о, счастье! – вот и она. Билеты у меня были взяты. Мы, крадучись, как воры, сели в вагон. Когда поезд тронулся, я перекрестился. «Теперь ты моя, теперь ты моя, дорогая! – целовал я ее ручки. – Теперь никто тебя от меня не отнимет». И вот тут-то вскоре случился этот ужас, господин Путилин. Мы подъехали к первой станции. Я отправился в буфет, чтобы взять с собой бутылку какого-нибудь вина и закусок. Моя невеста была так измучена, слаба, что необходимо было подкрепить ее силы. Когда я вернулся в вагон, – поезд стоял три минуты, – я не нашел там Рахили. А поезд уже тронулся, пошел. Вне себя от страха, я бросился разыскивать ее по всему поезду. Ноги дрожали у меня, я был сам близок к обмороку. Увы, в поезде ее не оказалось. Быстрицкий закрыл лицо руками и затрясся в нудном плаче. – Что было… что было мне делать? Я совсем потерял голову, ехал все дальше и дальше. Потом меня озарила мысль: поеду к Путилину. Это единственный человек, который может пролить свет на это таинственное исчезновение моей Рахили. О, ваше превосходительство, во имя всего святого, помогите мне в моем горе! Путилин слушал внимательно, чертя – по своей привычке – ногтем указательного пальца по столу. – Скажите, на дебаркадере М-го вокзала вы не заметили ничего подозрительного? – Ничего. В этот поздний ночной час платформа была почти пуста. Пассажиров совсем почти не было. – А в вагоне? – Там было полутемно. Почти все купе были пусты. В одном только сидели три почтенных господина. Путилин задумался. – Скажите, господин Быстрицкий, вы не допускаете мысли, предположения, что ваша невеста, девица Коган, добровольно вышла из вагона и спряталась в вокзале этой станции? Тот даже привскочил. – Зачем же она сделала бы это? – Представьте, что в последнюю минуту ею овладела борьба: идти ли на этот шаг или не идти. Как-никак – она еврейка. Голос крови в ней силен, как и в нас с вами. – Нет-нет! Этого быть не может. Вы не знаете Рахили, на такую измену она не пойдет. – Что же вы предполагаете? Ваше личное мнение? – Ее украли. Я убежден в этом! – Вы думаете, что родители проследили за ней? Путилин не успел докончить. Ему подали новую карточку. Едва проглядев ее, он быстро встал. – Мы докончим наш разговор, господин Быстрицкий, через несколько минут. Я должен принять посетителя по экстренному делу. Потрудитесь следовать за мной. Я вам укажу, где вы можете меня обождать. Путилин внутренним ходом из кабинета провел Быстрицкого и вскоре вернулся. Он потирал руки, что делал он всегда, когда дела начинали принимать неожиданный, странный оборот. В кабинет вошел отлично одетый полуседой господин. – Вениамин Лазаревич Коган, – представился он моему знаменитому другу. Я вздрогнул, насторожился. «Вот так штука! Коган! Да ведь Быстрицкий только что говорил о Когане, об отце исчезнувшей девушки. Неужели это он?» – подумал я. Второй посетитель был взволнован не менее первого. Один только Путилин был беспристрастен. – Господин Коган из М.? – спросил он. – Да, ваше превосходительство. А вы, простите, откуда же это знаете? Ироническая улыбка пробежала по губам великого сыщика. – Я обязан знать всего понемногу. Чем могу быть полезен вам? Коган хрустнул пальцами. – Не только полезны, а можете прямо спасти меня. Я готов заплатить десятки тысяч… – Виноват, я просил бы вас помнить, что вы находитесь не у комиссионера, а у Путилина, поэтому разговор ваш о деньгах я нахожу более чем неуместным и странным. Миллионер-еврей из М. осекся. – Простите, ваше превосходительство… – Объясните, что привело вас ко мне. – Горе, страшное горе. У меня исчезла дочь. – Рахиль? – быстро задал вопрос Путилин. Коган подпрыгнул на кресле: – Как? Вы и это знаете? Изумлению, почти священному ужасу почтенного еврея не было границ. – Ну-с, господин Коган, потрудитесь рассказать, что такое стряслось с вашей дочерью. Перепуганный, взволнованный миллионер начал длинный, подробный рассказ. Он мало чем разнился от того, что было уже нам известно от Быстрицкого, за исключением лишь вокзала, вагона и непостижимого исчезновения из него девушки. – Я поклялся святой Торой, ваше превосходительство, что не допущу совершиться этому ужасу – переходу моей дочери в христианство. Я глубоко убежден, что вы понимаете мои отцовские чувства и чувства верного, чтущего свою религию, еврея. Станете ли вы осуждать меня за это? |