Онлайн книга «Иван Путилин и Клуб червонных валетов»
|
– Простите, ваше превосходительство… Я не знал… не мог предполагать. Путилин добродушно похлопал его по плечу. – Это-то все пустяки, что вы меня чуть не в шею отсюда выгнали, а вот что у вас совершаются преступления под носом и вы их не замечаете – это вот уж не пустяки, а весьма прискорбный факт. Начальник станции побледнел. – Преступления? Какие преступления? Голос его дрожал. – А вот садитесь и побеседуем. Путилин пристально смотрел прямо в глаза начальнику станции. – Скажите, вы хорошо помните прошедшую субботу? – То есть что именно? – недоумевающе спросил железнодорожный шеф «Ратомки». – В этот день, в субботу, ничего особенного не случилось? – Ровно ничего, ваше превосходительство. – Вы твердо в этом уверены? – Безусловно. Помилуйте, ваше превосходительство, я ведь почти бессменно дежурю. – А между тем, – говорю вам, – преступление совершено. В поезде, вышедшем в субботу из М. в десять пополуночи, следовала со спутником молоденькая девушка, еврейка Рахиль Коган. Вы слышали такую фамилию? – Я слышал о М-м богаче Когане. – Так вот, это его дочь. На вашей станции она исчезла из вагона. У меня есть данные предполагать, что она насильно выкрадена из поезда. Что вы на это скажете? Начальник станции хлопал глазами. – Ничего не знаю, ваше превосходительство, клянусь вам. – Вы не заметили ничего подозрительного? – Ничего. Поезд, это поезд номер шестьдесят восемь, прибыл к нам в двенадцать сорок. – Он простоял на вашей станции обычное время? Три минуты? – Да. Замедления в его отправлении не произошло. – После отхода поездов вы осматриваете путь? – Обязательно. – Из кого у вас состоит служебный персонал? Все – русские или есть евреи? – Ни одного еврея. Все – русские. Падали сумерки летней ночи. Путилин встал. – Я вас попрошу, голубчик, мой приезд держать в строгой тайне. Никто, понимаете, никто не должен знать, что я – Путилин. Выдайте меня за кого хотите, хоть за вашего дядюшку, что ли. – Разве, Иван Дмитриевич, ты рассчитываешь здесь долго пробыть? – Не знаю, доктор. Мне необходимо кое-что здесь осмотреть. Мы вышли из конторы и отправились на станционную платформу. Станция стояла в поле. Вдали, приблизительно на расстоянии полуверсты, виднелась кучка домов. – Что это за поселок? – спросил Путилин. – Местечко небольшое, Ратомка. – Кто там обитает? Русские? Евреи? – Поселок заселен почти сплошь евреями. Кажется, всего одно русское семейство. Это своего рода пригородное еврейское гетто. До М. ведь всего шестнадцать верст. Сообщаются они с городом или по железной дороге, или на лошадях. – На лошадях… Кстати, к отходу или приходу поездов, останавливающихся у вас, приезжают какие-нибудь возницы? – Очень редко. Тут так недалеко, что обыкновенно ходят пешком. Конечно, когда привозят или отвозят груз, тогда приезжают брички, телеги. – Вы случайно не помните, не заметили – были или нет лошади в субботу к приходу ночного поезда? – Нет, ваше превосходительство, не обратил внимания. Ни к чему было. Путилин в глубокой задумчивости оглядывался по сторонам. – Когда приходит поезд ночной в двенадцать сорок, второй путь бывает свободен или занят? – Свободен. Поезд в М. проходит «Ратомку» сорока пятью минутами позже. Таким образом, они не встречаются здесь. – А товарные, балластные поезда? Можете вы мне сказать, были или нет в субботу такие поезда? – Нет, таких поездов не было. – Ну вот и все. Не будете ли вы любезны, голубчик, оказать мне и доктору гостеприимство на сегодняшнюю ночь? Мне не хочется ехать в М., я с удовольствием провел бы время до утра здесь. Начальник станции просиял и засуетился. – С радостью, ваше превосходительство, за честь буду благодарить. Только квартирка у меня неважная. Через полчаса мы находились в комнате начальника станции «Ротомка». Супруга его суетилась, приготовляя закуску столь неожиданным гостям. – Ты, матушка, постарайся! – доносился до нас через тонкие стенки взволнованный шепот перепуганного начальника станции. – Знаешь ли ты, кто этот седой господин? Ведь это Путилин, знаменитый начальник Петербургской сыскной полиции. Поведение моего славного друга, его внезапное решение остаться на ночь здесь, в этой унылой местности, были для меня абсолютно непонятны. Путилин развязывал чемодан. Прежде всего он отдал мне приказ: – Запри дверь на ключ и никого не впускай, доктор! Он вынул свой знаменитый гримировальный ящик, достал оттуда зеркало, краски, карандаши, парик, волосы для бороды. И началось великое путилинское «таинство». Точно под волшебными руками талантливого художника или скульптора лицо моего друга стало поразительно видоизменяться. Один мазок краской… другой… вот – новые волосы, новая голова… вот вместо седых бакенбард – широкая всклокоченная борода. – Хорошо, доктор? – Чудесно, – искренно-восторженно вырвалось у меня. С каждой секундой Путилин все более и более видоизменялся. На меня глядело чужое лицо, лицо старого еврея, изможденного горем, страданием. Эти впалые глаза, эти щеки, эти трясущиеся губы… О, никогда не забыть мне этой волшебной метаморфозы! – Дай мне, доктор, то одеяние, которое лежит сверху в чемодане! – улыбаясь, проговорил Путилин. Я подал ему засаленный лапсердак; бархатный, но сильно порыжелый картуз, стоптанные высокие сапоги с голенищами. – Ну? Путилина не было. Передо мной стоял старый, трясущийся нищий-еврей, тот горемыка, который проклинает еврейскую буржуазию, захлебывающуюся в золоте, разъезжающую в каретах и вовсе – вопреки расхожему мнению – не обожающий сильных из мира своего. – Да ты ли это, Иван Дмитриевич? – воскликнул я. – О, твой язык болтается, как грязная мочала! – с бесподобным еврейским акцентом ответил Путилин. И тихо рассмеялся. – Чудесно! Непостижимо! – Это ты говоришь, доктор. Что скажут они, когда я предстану перед ними в сем виде? – Ты боишься? |