Книга Таланты и покойники, страница 15 – Александра Романова

— Считай, ночь не спала, — вздохнула она. — Все думала, думала. Я должна с кем-нибудь поделиться, а то совсем обалдею. Вика, ты знаешь точно, отчего он умер?

— На него упал блок для декораций.

— Этот блок когда-нибудь раньше падал?

— Ну, — изумилась Виктория Павловна, — нет, наверное.

— А почему он упал вчера? — настаивала Марина.

— Талызин говорит, был плохо закреплен и упал при прикосновении.

— А почему он был плохо закреплен?

Вика раздраженно пояснила:

— Потому что его плохо закрепили.

Марина не обиделась.

— А позавчера плохо закрыли люк. Тоже случайно, и тоже перед Евгением Борисовичем. Тебе это не подозрительно?

Виктория Павловна, не выдержав, засмеялась.

— Вот что значит писать детективы! Ты что, считаешь, его убили, что ли?

— Считаю, — серьезно подтвердила собеседница. — А ты — неужели нет? Если посмотреть на ситуацию со стороны…

— Со стороны смотрела милиция, и никаких таких глупостей им в голову не пришло.

— Кто знает, — покачала головой Марина. — Ведь твой Талызин сидел за столом вместе с нами и все слышал.

— Что — все? Пьяную болтовню?

— Тост, который произнес Преображенский. Он не показался тебе странным?

— Вы с Обалдевшим поклонником что, сговорились? — возмутилась Вика. — Да, он тоже талдычил про тост. А я считаю — ничего особенного, мало ли что артист несет после премьеры…

— Сперва я была уверена, что в конце Евгений Борисович обращался лично ко мне, но, чем больше вспоминаю, тем больше кажется, что нет, — задумчиво проборомотала Марина. — А как считаешь ты?

Тут уже Вика опешила окончательно.

— К тебе? А ты тут при чем?

— Потому что он извинялся. Правда, почему-то перед всеми, но потом открыто намекнул, что кто-то один понял его лучше других… я и решила, что это я.

— Перед тобой, по-моему, ему как раз извиняться было незачем, — едко заметила Виктория Павловна. — Это ярешила, что он обращается ко мне!

Марина неожиданно улыбнулась.

— Даже так? Честное слово, вчера я просто была не в себе, а надо было прояснить положение сразу — нам обеим стало бы легче. Слушай, по крайней мере, сейчас. Днем, еще до твоего прихода в студию, Евгений Борисович сказал мне, что вы с ним поняли, какой ошибкой было ставить мою пьесу. Что твоя постановка и его игра, возможно, спасут ситуацию, но в будущем вы, конечно, больше не станете иметь дело с такой бездарной дилетанткой, как я. Вы постараетесь на банкете донести до критиков, что все недостатки премьеры связаны лишь с очевидной слабостью пьесы, и ни с чем другим.

— Он… он так сказал?

— Да. Правда, существенно крепче!

— Во интриган! — почти восхитилась Вика, на душе которой моментально стало легко. — А мне, между прочим, совсем наоборот!

— В каком смысле — наоборот?

— Ну, что вы с ним не хотите больше иметь дело со мной, потому что я — никудышный режиссер. Вы будете работать с профессионалами, а студию пускай прикроют. Я там чуть с ума не сошла! А тебе, по-моему, хоть бы что. Болтала со мной как ни в чем не бывало.

Марина попыталась объяснить:

— Конечно, меня это не слишком порадовало, но я решила, что, по большому счету, вас можно понять. Вы действительно профессионалы, а я нет, и, если б вы ставили пьесу драматурга, имеющего вес, он бы смог вас поддержать, от меня же студии никакой пользы. Я прекрасно понимаю, как для тебя эта студия важна и что с тобою будет, если ее прикроют. Только было обидно, что ты не сказала мне сама, но я постаралась показать тебе, что зла не держу. Конечно, следовало сразу обо всем догадаться и поговорить без обиняков, но ты весь вечер обращалась со мной так холодно, что я совсем уверилась.

— В чем уверилась? — уточнила несколько запутавшаяся Виктория Павловна.

— Что ты действительно сделала… а, чего там! Сделала мне гадость за спиной.

— Издеваешься? Я обращалась холодно, потому что гадость сделала ты, а если б гадость сделала я, зачем бы я стала на тебя злиться?

— Вика, а тебе говорили, что ты хорошая? — не в тему, зато очень ласково спросила Марина после секундной паузы.

— Я? В каком смысле? Потому что на самом деле не делала тебе гадостей?

— Потому что не стала бы злиться на человека, которого обидела. Большинство людей несомненно стали бы.

Вика пожала плечами. Маринка страшная выдумщица, вечно у нее разные заумные фантазии! Впрочем, авторы все такие.

— Так, значит, Преображенский замышлял козни сразу против нас обеих?

— Или ни против одной — я теперь и сама не понимаю. Это можешь узнать только ты у своих друзей-критиков. Я вчера хотела послушать, о чем они сплетничают, да не было сил. Я думала, все равно никогда не стану больше писать пьес, и мне было почти безразлично.

— Неужто безразлично? — усомнилась Вика.

— Почти. Меня настолько радовало, что премьера позади, как будто я жизнью на этой премьере рисковала и теперь спасена, — усмехнулась Марина. — Сегодня сама удивляюсь.

— А на премьерах это обычное дело. Кстати, знаешь, Талызин… он сказал, что Евгений Борисович очень хорошо ему обо мне отзывался. В смысле, как о режиссере и организаторе.

— Я рада.

— Но почему он тогда… почему он издевался надо мной? Чуть с ума не свел!

— Как раз поэтому. Не одни мы с тобой волновались перед премьерой, он тоже, только мы по-разному это проявляли. Евгению Борисовичу требовались сильные эмоции, и он получил их от нас. Зато и играл как! У меня до сих пор стоит перед глазами! А как подумаю, что больше этого не увижу, хочется плакать. Ощущение какой-то невосполнимой ужасной потери. Я, конечно, эгоистка. Человек погиб, а я переживаю больше не из-за него, а из-за себя. У меня чувство, будто меня ограбили, украв что-то необычайно ценное, понимаешь?

— Он, конечно, гений, — не стала спорить Виктория Павловна, — но все равно… Я ведь тебе говорила про Ташиного котенка, да? Надо быть последней сволочью, чтобы это сделать! Ладно, нас с тобой помучить, раз это полезно спектаклю, но ты бы видела, что было с Ташей!

— Я толком так ничего и не поняла. Расскажи!

Вика помнила жуткий Наташин рассказ почти дословно. Марина слушала внимательно, напряженно. Дождавшись конца, переспросила:

— Она так и произнесла? «Я знаю, что тебя вот так же кто-нибудь убьет, и я прошу Бога, чтобы это сделала я». Вот так?

— Ну, примерно. А что? Не думаешь же ты…

— Я и сама не знаю, что думать. Но, если это сделала она, не имею ни малейшего желания ее выдавать.