Онлайн книга «Белки в Центральном парке по понедельникам грустят»
|
Красным, красным, красным. Младшенький свирепо черкал по книжке, пуская слюни. Красные штрихи выходили жирные, как от губной помады. Дама за соседним столиком смотрела на него с нескрываемым любопытством. «Смотри, — шепнула она своему спутнику, — какой удивительный ребенок! Рисует и пускает слюни, и рисует-то только красные штрихи!..» — Я просто сказала, что я не Анриетта. — Анриетта не имеет ко мне никакого отношения, при чем тут она? — Шаваль суетливо потер усики. Красным, красным, красным. — От нее-то Марсель ушел. Еще бы! Злыдня, гадюка ядовитая, сухая, как жердь, заперта на все засовы. Сущая ведьма на метле! А я нежная, добрая, любящая, пышная, сладкая… Как заварное пирожное. Так что никуда он от меня не денется. Элементарно, Шаваль. — Хорошо-хорошо, — успокоенно вздохнул Шаваль, — но давай все-таки о деле. Подумай хорошенько. Подумай о здоровье Марселя. Забудь, чем я тебе досадил. О прошлом надо уметь забывать, надо смотреть в будущее… Он провел рукой по волосам, погладил себя по груди в пройме воротника. Жозиана наблюдала за ним слегка насмешливо. Теперь он от нее зависит. Он целиком и полностью в ее власти. Какая сладкая месть, какой реванш! Для затюканной девчонки, которую он в свое время третировал… — Нам надо действовать сообща. Надо спасти Марселя. — Во взгляде Шаваля читалась подлинная мука, так он тревожился за Марселя. — Знаешь, с годами я понял, что за человек твой муж… Младшенький зачастил карандашом пуще прежнего. Странно, подумал Шаваль, не иначе у пацана не все дома. С другой стороны, чему удивляться, раз отец у него старая развалина. Не ребенок, а так, жертва аборта. То ли дело его фея, его долгоногая богиня с золотыми искрами в глазах, с мягкими локонами, с гибкой талией, исполненная неистовства, с лоном жарким и глубоким… Тут Младшенький поднял голову и, не спуская глаз с Шаваля, произнес одно-единственное слово: — Гортензия? И мозг Шаваля словно слетел с тормозов. На него нахлынула горячая, терпкая волна и затопила все уголки и складки. Серое вещество воспламенилось. Лобный и затылочный рога затрепетали, оболочки налились кровью. Весь мозг был словно объят огнем. Младшенький испугался, что грифель у него в руках сейчас растает, и бросил карандаш на стол. Источников жара было определенно два: Анриетта и Гортензия. Но если при упоминании Анриетты активизировалась зона, отвечающая за страх, тревогу, мурашки по коже, то имя Гортензии включило центр удовольствия, физического наслаждения, сладострастия. Шаваль боится Анриетты и сгорает от страсти к Гортензии. Воодушевленный успехом расследования, Младшенький сосредоточился изо всех сил и перешел в третью зону наслаждения. Здесь его ждал образ Гортензии в причудливом искажении: словно с картины Фрэнсиса Бэкона. Упругие маленькие груди, твердый живот, длинные ноги и гипертрофированных размеров лоно — как длинный красный шланг со множеством изгибов, который свивался и развивался; в нем плавали крошечные алые губки-пружинки. Гортензия, вид изнутри. Так, значит, Шавалю этот вид хорошо знаком! Так знаком, что отпечатался у него в памяти, как выжженный каленым железом. Младшенького пробрала судорога отвращения. Быть не может! Чтобы его любимая Гортензия якшалась с этим отребьем, с этой похотливой мразью?! С громким криком Младшенький рухнул головой на стол и со стоном принялся бить себя кулаком в лоб и царапать щеки. Жозефина перепугалась не на шутку. Она обняла сына и стала укачивать его, приговаривая: «Что такое, маленький мой, что с тобой?..» Но Младшенький от расстройства не мог вымолвить ни слова. Он только вскрикивал, отбивался и повторял: «Нет! Нет!» Жозиана вскочила, похлопала его по спине, подула на волосы, промокнула виски платком… Но все без толку. Ребенок только что не бился в конвульсиях, задыхался, по щекам у него градом катились слезы. Жозиана поспешно распрощалась с Шавалем, усадила сына в коляску и заторопилась прочь. Младшенький хватал ртом воздух. На сей раз он безропотно снес, что его везли в коляске, как тюк: ноги у него были совершенно ватные. На перекрестке площади Перер с авеню Ньель Жозиана завернула за угол и только тогда склонилась к сыну. — Что случилось, ненаглядный мой? Что ты там такое увидел, что на тебе аж лица нет? — Мама, — запинаясь, выговорил Младшенький, — мама, скорее дай телефон, надо позвонить Гортензии! — Гортензии? Зачем? При чем тут она? — Мама, прошу тебя, не спрашивай ни о чем. У меня и так сердце истекает кровью. — Успокойся, радость моя. Не надо так терзаться. — Не могу, мама, мне очень худо. Я весь дрожу. — Да что такое, солнышко, родной мой? — Ох, мама… Я увидел Гортензию в мыслях Шаваля! — Гортензию?.. — Да, ее лоно в виде длинного красного шланга. Он трогал ее, проникал в нее своим мерзким отростком… Как я его ненавижу! — Успокойся, сынок, пожалуйста. Это было очень давно. — Вот именно. Она была совсем девочка, невинная, нежная. Как она могла на это пойти?! — Не знаю, родной. С кем не бывает натворить что-нибудь, за что потом стыдно… Возможно, она хотела доказать самой себе, что сумеет покорить настоящего взрослого мужчину? — Когда это было? Ты помнишь? — Еще до того, как ты родился. Младшенький распрямился, в глазах у него блеснула безумная надежда. — Так тогда она еще не была знакома со мной! — Ну конечно. — Вот оно что… Сегодня она бы так не поступила! — Само собой. А знаешь, что я хорошо помню? Она его выжала до капли. Он потом уже толком не оправился. Мозги у него стали что твой пластилин… А кстати, солнышко, скажи, что еще ты разглядел в голове у этого… ничтожества? — Это опасный человек, мама, — уже вполне уверенно заговорил Младшенький. — Что-то он мухлюет. Он плетет против папы какую-то интригу вместе с Анриеттой. Какие-то махинации с секретными цифрами. Вообще он орудует на два фронта. Хочет вернуться в компанию, составить себе положение, а в то же время строит заговор с Анриеттой. В одном темном уголке его мозга я разглядел какую-то денежную историю вроде кражи со взломом, коды, банковские счета, пищалка… — Пищалка?! — воскликнула Жозиана. — Именно, пищалка. И еще джеллаба. — Какая еще джеллаба? Он что, входит в «Аль-Каиду»? — Вот чего не знаю, мама, того не знаю. Мальчик понемногу приходил в себя. Гортензия теперь другая. Та давняя история с Шавалем — грех молодости, это простительно. Гортензия такой человек, ей постоянно нужно кого-то покорять, завоевывать. Шаваль ей был просто приступкой… Младшенький внезапно понял, что до совместного будущего с Гортензией ему еще далековато. Надо набраться терпения. И научиться оберегать себя. Но жизнь вообще, рассудительно подумал он, как велосипед: надо все время крутить педали, не то упадешь [84] . |