Онлайн книга «Уроки милосердия»
Мы прижались ладонями — обещание, скрепленное кровью. Я понимала, что это невозможно, потому что в гимназии мы учили биологию, но мне нравилось представлять, что кровь Дары течет по моим венам. Так было проще поверить, что я уношу ее частичку с собой. Через два дня семья Дары примкнула к длинной очереди еврейских семей, змеящейся из этой части города в Балуту со всеми пожитками, которые они могли унести. В тот же день наконец-то разрешили снять трупы повешенных. Это было вызывающим оскорблением, потому что по нашей религии умерших нужно хоронить как можно скорее. За двое суток я шесть раз прошла мимо виселицы — когда шла в булочную, к Даре домой, в школу. После первых двух раз я перестала обращать на нее внимание. Как будто смерть стала частью пейзажа. У моего племянника, Меира Каминского, было Scheine Punim. Стоял март 1940 года, ему было шесть недель от роду, и он уже улыбался в ответ на мою улыбку. И уже научился держать головку. У него были голубые глаза, черные волосы и беззубая улыбка, которая, по словам моего отца, способна растопить сердце самого Гитлера. Еще никогда ребенок не был таким желанным — для Баси и Рувима, которые каждый раз, проходя мимо люльки, смотрели на него, как на настоящее чудо; для моего отца, который уже пытался рассказать ему, как печь хлеб, и для меня, которая придумывала бессмысленные стишки, чтобы его убаюкать. Только мама держалась отстраненно. Разумеется, она любила своего внука, ворковала с ним, когда Бася и Рувим приносили его к нам в гости, но редко брала Меира на руки. Если Бася давала ей малыша, мама обязательно находила предлог, чтобы положить его, либо передавала мне или папе. Я ничего не могла понять. Она всегда мечтала стать бабушкой. А теперь, когда стала, даже не хочет обнимать внука? Мама всегда готовила самые вкусные блюда к пятничному ужину, когда сестра с Рувимом приходили на шаббат. Наш рацион обычно состоял из овощей и картофеля, но сегодня каким-то чудом маме удалось купить цыпленка — яство, которое мы не видели несколько месяцев, с тех пор как немцы оккупировали страну. По всему городу существовали «черные рынки», где можно было достать что угодно — только деньги плати. Оставался один вопрос: чем она заплатила за это пиршество? У меня так наполнился слюной рот, что я об этом не задумывалась. Я ерзала во время молитвы над свечами и киддуша — благодарственной молитвы за освященные и дарованные Богом Израилю дни субботы и праздников над вином, «Ха-Мотци» — молитвы перед каждым приемом пищи — над вкуснейшей папиной халой. И наконец пришло время садиться за стол. — Хана, — воскликнул отец, пробуя цыпленка, — ты настоящее чудо! Сначала мы молчали, занятые бесподобным блюдом, потом тишину нарушил Рувим: — Гершель Беркович, мой сослуживец… На прошлой неделе ему приказали покинуть дом, где он жил. — И он уехал? — поинтересовалась мама. — Нет. — И? — спросил папа, замерев с вилкой у рта. Рувим пожал плечами: — Пока ничего. — Вот видишь, Хана, я был прав. Я всегда прав! Если откажешься переезжать, небеса на землю не упадут. Ничего не случится. Восьмого февраля начальник полиции перечислил улицы, где позволялось жить евреям. И хотя у многих были знакомые, которые эмигрировали в Россию или переехали в район, где предписывалось жить евреям, некоторые — как, например, мой отец — не собирались этого делать. — Да что они могут? — Папа пожал плечами. — Выгонят всех из домов? — Он промокнул рот салфеткой. — Я не позволю, чтобы такой великолепный обед испортили разговоры о политике. Минка, расскажи Рувиму то, что рассказывала мне вчера о горчичном газе… Об этом мы узнали на уроке химии. Причина, по которой срабатывает горчица, заключается в том, что вещество частично состоит из хлорина, который имеет настолько плотную атомную структуру, что притягивает к себе электроны от всего, с чем вступает в контакт. Включая человеческие легкие. Газ в буквальном смысле разрывает клетки нашего тела. — А эта тема, по-твоему, подходит для разговора за столом? — вздохнула мама и повернулась к Басе, которая баюкала Меира. — Как спит мой ангелок? По ночам не просыпается? Неожиданно раздался стук в дверь. — Ты кого-то ждешь? — всполошилась мама и взглянула на отца. Она направилась в коридор, но дойти не успела — дверь распахнулась, и в гостиную ввалились офицер и двое солдат вермахта. — На улицу! — по-немецки приказал офицер. — У вас пять минут! — Минка! — воскликнула мама. — Что им нужно? Бася спряталась в углу, загораживая ребенка собой. С бешено колотящимся сердцем я перевела. Один из солдат смахнул хрусталь с дубового подноса моей бабушки — осколки разлетелись по полу. Другой перевернул стол вместе с едой и горящими свечами. Рувим поспешно затоптал пламя, пока оно не перекинулось на весь дом. — Шевелитесь! — кричал офицер. — Чего ждете? Мой отец — мой храбрый, сильный отец! — обхватил голову руками. — Через пять минут всем быть на улице. Иначе мы вернемся и начнем стрелять! — пригрозил офицер, и они вышли из дома. Этого я переводить не стала. Первой опомнилась мама. — Абрам, доставай из буфета серебро. Минка, хватай наволочки и складывай в них все, что представляет хоть какую-то ценность. Бася, Рувим, отправляйтесь домой и собирайте вещи. Пока вы не вернетесь, я побуду с ребенком. Отец тут же принялся копаться в ящиках буфета, двигать стоящие на полках книги, полез в кувшины в серванте, собрал все деньги в тайниках, о которых я даже не подозревала. Мама, не обращая внимания на крики Меира, уложила его в колыбельку и начала собирать зимние пальто, шерстяные шарфы, шапки, рукавицы, теплую одежду. Я бросилась в родительскую спальню, схватила мамины драгоценности, папины тфилин и талиты. Потом оглядела собственную спальню. Что бы вы взяли, если бы пришлось за пять минут собрать всю жизнь? Я выбрала свое самое новое платье и пальто в тон, которые надевала прошлой осенью на праздник, а еще несколько смен белья и зубную щетку. Разумеется, я не забыла свою тетрадь, несколько карандашей и ручек. Потом взяла «Дневник падшей» Маргарет Беме и ее оригинал на немецком — эту книгу я нашла в скупке и по понятным причинам прятала от родителей. Я сдала экзамен, и герр Бауэр по-немецки написал на ней «Одаренной ученице». А еще взяла христианские документы, полученные от Йосека, и спрятала их в сапоги, которые обещала отцу носить днем и ночью. Я обнаружила маму в гостиной среди битого хрусталя. На руках она держала Меира и шептала ему: — Я молилась, чтобы родилась девочка… — Мама… — пробормотала я. Она подняла глаза, и я увидела, что мама плачет. — Пани Шиманская вырастила бы малышку, как свою кровинку… |