Онлайн книга «Замуж не напасть»
Причем, когда она принимается одновременно чертить и разговаривать, собеседник или собеседница обязательно говорит: — Да брось ты этот чертеж! Таня / Андрей за тебя закончат. Кому нужна эта показная спешка? Начальство жаба душит, что ты будешь получать больше их, вот и хотят отравить последние дни работой! Ты разузнай, не нужны ли им ещё умные, знающие архитекторы? И Евгения вынуждена не то, чтобы обещать работу, а соглашаться узнать, сообщить, посодействовать. К концу недели коллектив созревает настолько, что провожают её на новое место работы, как почетного пенсионера на заслуженный отдых, со всеми положенными юбиляру славословиями и с соответствующим столом. Тут ей помогает Виталий, после настоящей битвы самолюбий согласившийся, чтобы Евгения оплатила все сама, хотя бы по оптовой цене. Вообще, её новый ухажер — поклонник? жених? — проявляет удивительные терпение и заботу. Он регулярно возит её с работы домой, ничего не требует, не дает волю рукам — ждет, пока она созреет сама. В пятницу, несмотря на её возражения, он все же дожидается окончания её прощания с родным коллективом, безропотно отвозит домой и Надю — теперь она всегда торопится; Вовик живет в их с матерью квартире и не любит, когда она задерживается. Одним из условий его развода с женой было именно это: квартира со всем имуществом должна остаться ей с дочерью. — Однако, Надежда не очень похожа на счастливую новобрачную, — замечает Виталий, когда они остаются в машине одни. Евгения выдыхает: что поделаешь, пример подруги как раз из разряда тех, когда предвкушение счастья ещё не означает, что при достижении цели ты его обретаешь. И погоны летчика, подполковника, так заманчиво блестящие издалека, вблизи оказываются обычными аксессуарами обычного мужика. — Ты не обидишься, если сегодня я не приглашу тебя к себе? — осторожно спрашивает она. То ли усталость, то ли алкоголь, то ли то и другое превратили меня в нечто аморфное… — Конечно-конечно, — сразу откликается он. — Но, может, завтра вечером мы куда-нибудь сходим? — Давай в театр, — предлагает Евгения. — Я сто лет не была в оперетте. Она оживляется, забыв как только что умирала от усталости — видимо сообщение о её аморфности сильно преувеличено! Подтверждение этому предположению она получает, едва переступив порог квартиры. Могучее средство общения — телефон — сразу взбадривает её своим настроением треньканьем. Сама не зная, почему, она медлит брать трубку и недаром! Из неё вырывается насмешливый голос Толяна. — Жека, привет! Счастлив сообщить: я — дома, в родном городе, у твоего подъезда… А что за мужик на вольве тебя подвозил? Новый ухажер? Лопухина, ты — страшная женщина! Я же замучаюсь отбиваться от твоих поклонников! — Аристов, только попробуй его тронуть! — Ого, неужели это так серьезно? Крутой мужик? Перспективный брак? — Не твое дело! — Не мое, — странно легко соглашается он. — Так я поднимаюсь? — Нет! — выкрикивает она. — Я устала! Я тебе не открою! — Ты что, боишься меня? Во-первых, я должен отдать тебе книгу. Во-вторых; ты кое-что мне должна. А в третьих, как тебе нравиться во-вторых? — Давай поговорим как-нибудь в другой раз! — Почему — в другой? Я проехал полгорода, чтобы добраться до твоего дома. Ты в курсе, как подорожал бензин? И потом — я прождал тебя чуть ли не два часа! При этом, ни в чем тебя не упрекаю. Я поднимаюсь. Он вешает трубку. Евгению охватывает злость: а почему она так задрожала? Кто такой Аристов? По дороге домой она мечтала, что придет, примет душ — неужели кто-нибудь помешает ей это сделать? Она оставляет дверь приоткрытой, а то и правда, приедет и станет в дверь колотить — не хватало еще, чтобы соседи услышали! Небось, Аристов подумает, что она пошла мыться специально к его приходу. Ну и черт с ним! Пусть думает. Она стоит под душем и слышит, как он, царапнув дверь, сообщает: — Не возражаешь, если я телевизор включу? Сейчас "Новости спорта" показывают. Я хочу посмотреть как наши с аргентинцами сыграли. — Чувствуй себя как дома, — ехидно говорит она. Халат Евгения не надевает, чтобы, как говориться, не создавать прецедента. Выходит к нему в джинсах и закрытой футболке. Аристов в своих неизменных кожаных перчатках — неужели рукам не жарко, лето на дворе! — подавшись вперед, сидя смотрит телевизор. — Есть будешь? — буднично спрашивает она. — Куснул бы кого-нибудь! — У меня есть плов. Могу предложить устрицы. Консервированные. Он отрывается от телевизора и смотрит на неё долгим взглядом. — Небось, и маслины есть? — Есть, — говорит она спокойно. — И крабы? — И крабы. Он рывком поднимается из кресла и выключает телевизор. Смотрит невидяще на погасший экран и спрашивает, не оборачиваясь: — Я тебе неприятен? — Ты — чужой. — Чужой по духу? — По паспорту! — А этот… Алексей был не чужой? — Алексей мог быть чужим. Он пришел и ушел, а с тобой я этого не хочу! — Чего же ты хочешь? — Все. Или ничего, — выпаливает она и испуганно замолкает, не успев прикусить язык. Он стремительно оборачивается и подходить к ней близко. И целует её долго. Нежно. И тихо говорит: — Спасибо. Потом отодвигает её от себя и идет к выходу, по пути сунув ноги в какие-то босоножки без пяток. — Ну вот, больше ты мне ничего не должна! — Он выходит, осторожно прикрыв за собой дверь, и как Евгения не прислушивалась, шума лифта она не слышит. Аристов спускается по лестнице. Она ещё какое-то время бродит без цели по комнате, но тут ей на глаза попадается записка, переданная с фруктами супругами Ткаченко: "Лопухина, ты не забыла? Мы все ещё твои друзья!" Она некоторое время стоит столбняком, потом что-то перехватывает ей горло, и Евгения начинает рыдать. Она плачет долго, надрывно, горько и все повторяет кому-то: "За что? За что?" Незаметно засыпает и спит на диване, одетая, до самого утра. Утром сама она говорит: "Хватит, поплакала, и будет!" — поймав себя на диалоге с внутренним голосом, думает: " Надо завести попугая и с ним разговаривать. Или сдать эту квартиру внаем и переехать к маме. Никита будет рядом." Так ничего и не решив, она принимается за уборку, но тут приходит Маша. А приходит она в черных очках, закрывающих пол-лица. Моет в ванной руки и садится за кухонный стол, наблюдая, как Евгения возится ею крайне редко, но поскольку Маша предпочитает натуральный кофе растворимому, она перевязывает перетершийся провод вилки изолентой; сыплет в кофемолку поджаренные зерна и смотрит сквозь прозрачную крышку, как та перетирает их в пыль. Все, как в лучших домах Лондона и Ново-Титаровки! |