Книга Мужчины в нашей жизни, страница 31 – Анастасия Соловьева

— Ревную.

— Не может быть!

— Почему не может? Ты так отчаянно защищала его в одном из наших первых разговоров, называла своим близким… Мне было неприятно, я ревновал.

— Тогда у тебя вообще не было на это прав.

— Вот представь, ревновал без всякого права! — Он грустно улыбнулся. — На обиды, на ревность, на тоску права не нужны. Мучайся себе сколько хочешь.

— Значит, ты мучился?

— Конечно. Мне невыносимо было представить тебя рядом с этим… человеком.

— Но ты не делал мне навстречу никаких шагов.

— Я ждал, что ты сама расстанешься с ним. А на будущее учти: я страшно ревнивый.

— Никакой ты не ревнивый!

— Я тоже так думал, пока не увидел тебя.

— Увидел и что же?

— Понял, что буду драться за свою женщину…

— До последней капли крови? — рассмеялась я.

— Я не шучу.

— Где твое чувство юмора?

— Юмор уместен не во всех ситуациях.

Он бросил за окно сигарету и задвинул штору.

— Ревнивец! — Я покачала головой. — Скажи лучше, за кого ты выдавал меня на банкете?

Небольшая заминка, смущение…

— Ты ведь знаешь за кого.

— А если я начну ревновать?

— У тебя нет повода.

— Как это нет?! Ты целый год провел в Новотрубинске. Должно быть… часто виделся с этой женщиной.

— В последние месяцы я у нее жил. Только это ничего не значит. С тех пор как я увидел тебя, мы с ней даже не говорили по телефону.

— Ты ни разу не позвонил ей?

— Ни разу.

— А она тебе?

— Я просто отключал аппарат.

— Но… может быть, это жестоко?

— Это не имеет значения, как, впрочем, и многое другое. Не стоит разменивать жизнь на мелочи.

— Неправда! Все в жизни складывается из мелочей!

Но Глеб воспринимал этот мир глобально. Как скульптор, стремящийся к совершенству формы, отсекает от камня все лишнее, он обозначил в жизни несколько магистральных направлений и все остальное готов был им подчинить.

До встречи со мной первое место принадлежало работе. Затем шли увлечения: дайвинг, охота, горные лыжи и друзья. Но была еще философия. К ней Глеб обращался нечасто — каждый раз, когда жизнь входила в новую фазу. Так сказать, делала новый виток.

Теперь акценты будут расставлены по-другому. В центр мира Глеб собирался поставить меня, наш союз.

— Ты родишь мне сына.

— Или дочку.

— Сына! — Он настаивал.

Я улыбнулась:

— Сейчас мне ничего не стоит с тобой согласиться!

— А вообще тебе трудно со мной соглашаться?

— Нет, что ты? Совсем нет.

— Я хочу, чтобы ты со мной соглашалась.

— Всегда и во всем? — Я вновь усомнилась в серьезности его слов. — Но почему? Это же ненормально. Это же какой-то… идеализм.

— Иначе нам будет трудно вместе.

Что он имел в виду? Бытовые частности, оказавшиеся не по зубам многим-многим парам? Философские взгляды или увлечение охотой?..

И вдруг я вспомнила нашу первую близость, случившуюся сегодня. В разговорах на эту тему женщины употребляют разные глаголы: ласкал, имел, любил, совокуплялся… Употребляют и непечатные. Понятно, что весь этот стилистический спектр соответствует спектру жизненных ситуаций. И так бывает, и так, и эдак.

Про Глеба нельзя было сказать ни того, ни другого, ни третьего. Но мне показалось, я нашла точное слово. Он обладал. И в жизни, по-видимому, стремился к такому же обладанию. К полному господству, к безоговорочному лидерству. Стремление, плохо соотносящееся с грустными глазами, невзрослым обликом и увлечением философией. Или это просто проявление невзрослости?

— Нам не может быть трудно вместе, — сказала я вслух. — Ты разве не почувствовал?

Он промолчал, обескураженный моим нежеланием подчиняться. На самом деле я готова разделить с ним все — взгляды, идеи, трудности. Я научусь стрелять, плавать с аквалангом, вникну в тонкости учения Фомы Аквинского и рожу сына. Единственное, чему не будет места в нашем мире, — упрямству. Упертости, как выражается Ленка.

— Наташа, я хочу, чтобы ты поняла, это серьезно… — Даже при тусклом свете торшера я заметила: его карие глаза потемнели. — Я хочу, чтобы ты…

Волнуется, подбирает слова. Тоже мне философ! Я обнимаю Глеба без слов.

Мой так и не повзрослевший мужчина, мой рано поседевший капризный мальчик, мой грустный спаниель! Сначала порыв наталкивается на отчуждение, но скоро Глеб теплеет. Мы стоим обнявшись посреди комнаты, прислушиваясь друг к другу, притираясь, сливаясь… и в это время раздается телефонный звонок.

— Не будем подходить, — шепчу я.

— Кто это может быть в такое время?

— Подруга.

— У нее привычка звонить по ночам?

— Сегодня она предупредила, что позвонит поздно.

Глеб не отвечает, но я догадываюсь, что к телефону лучше все-таки подойти.

— Ты что, — недовольно спрашивает Ирка, — уже спишь?

— Пока нет. Мы же договорились, рассказывай.

— Короче, Николай…

Ирка приписывает Николаю все мыслимые и немыслимые добродетели: ум, чувство юмора, щедрость, высокую компетентность, галантность, элегантность… Но я знаю, что и до этого на ее пути встречались весьма достойные мужчины. Только они не приглашали Иринку в ЗАГС. А как настроен в этом отношении Николай? Я не прочь задать ей кардинальный вопрос, но не хочу делать это в присутствии Глеба. Сначала он проявлял интерес к нашему разговору, но вскоре, убедившись, что мне действительно звонит подруга, вышел из комнаты.

На кухне с характерным звуком распахнулось окно. Глеб любит курить у открытого окна — существовать одновременно в двух мирах, уличном и домашнем. Вредная привычка, ведущая к раздвоению личности.

Я думаю о нашем с Глебом последнем разговоре. Мне видится его стройная фигура, почти слившаяся с темным оконным проемом, тонкие аристократические пальцы, глаза, темнеющие от малейшей эмоциональной нагрузки… А Ирка, как заклинание, все повторяет:

— Николай, Николай, Николай…

— Ир, а ты спать не хочешь?

— Да какой там спать! Слушай, а Влад тебе больше не звонил?

— Он больше не позвонит, — отозвалась я сухо.

— А ты не расстраивайся, — сочувствует Ирка. — Мы с Николаем завтра вечером идем в Большой театр. Я тебе после спектакля обязательно позвоню. Не скучай. Целую.