Книга Мужчины в нашей жизни, страница 39 – Анастасия Соловьева

— Ну что, тебе нравится?

— Нравится.

Я снова соглашаюсь с ним, и снова делаю это легко и абсолютно искренне. Неужели так и буду во всем и всегда с ним соглашаться? Постепенно я совсем перестану существовать, превращусь в продолжение Глеба… Нет, продолжение — это дети, вожделенный сын. А я просто стану его частью. Натальей Мажаровой. Недаром в англоязычных странах, когда женщина выходит замуж, ее официальным именем становится фамилия и имя мужа. Например, миссис Джеймс Смит. А была какая-нибудь Беатрис или Эмили. И я тоже когда-то была Натальей…

Дорога в очередной раз резко ползет вверх, справа в тающей дымке остаются домики и холмы, а прямо над нашим лобовым стеклом повисает рекламный щит с надписью «Дмитрову — 850 лет. Здесь начиналась Россия» под имитацией старинной фотографии: белокаменные зубчатые стены, потемневшие кресты, купола.

Монастыри и храмы города Дмитрова, хрущобы, коттеджи, рынки и воинские части, стеклянные супермаркеты, барачные двухэтажные постройки — словом, все, чем богата российская провинция, проплывает на этот раз за кадром. Мы объезжаем стороной древний город Дмитров и вскоре оказываемся на узком ухабистом шоссе, не менее извилистом, чем предыдущая трасса. Однако и на такой дороге находятся желающие показать себя. Тяжелый черный джип с ослепительно горящими фарами угрожающе мчит нам навстречу, на полном ходу обгоняя лениво трусящую «Газель». За ним с таким же молодецким посвистом проносится золотистая «десятка», дальше — маленькая иномарочка, не желающая, видимо, ни в чем уступать большим «братьям».

Жарким солнечным днем вид включенных фар неприятно поражает. Включенные фары днем — сигнал тревоги. Будто первый год войны, колонны грузовиков, толпы испуганных беженцев, бредущих за ними по пыльной дороге. Где я все это видела? В кино? В своем подсознании? Ведь родилась я почти через тридцать лет после войны. Или это действие генного кода, воспетого Александром Новиковым? Сколько поколений наших предков, гонимых войнами и невзгодами, скиталось по дорогам…

Очередной автомобиль пронесся буквально в двух десятках сантиметров от нас — так быстро и так близко, что я не успела разобрать марку.

— А представляешь, — вспоминаю вслух, — я вчера ехала, наверное, с не меньшей скоростью… Километров сто шестьдесят.

— Что это нашло на тебя?!

— К тебе спешила… домой… Вот! А ты преспокойненько играл с компьютером в шахматы!

— А что я должен был делать? Ты же предупредила: вечером пойдешь в парикмахерскую, на обратном пути, возможно, зайдешь в гости к родственнице.

— Да, сначала все шло по плану, а потом, в одно прекрасное мгновение, я почувствовала, что ужасно соскучилась по тебе. Даже не так! Я вдруг поняла: мое место возле тебя.

— Слабые проблески здравого смысла, — прокомментировал Глеб мое признание в любви. — То, что нормальным людям ясно как белый день, открывается тебе лишь в редкие минуты прозрения!

— И что ты предлагаешь?

— Знать свое место!

Мы смеемся.

Я уже привыкла к дороге — машины, летящие нам навстречу, больше не раздражают меня.

А ведь на этом отрезке пути тоже есть чем полюбоваться — вдоль трассы тянется знаменитый канал Москва — Волга. Сначала из-за напряжения я не замечала его, зато теперь глаз не могу оторвать.

Шоссе извивается и суетится, а канал несет свои воды невозмутимо, прямо, не ускоряясь и не замедляясь. Физика такое движение называет механическим. В механическом величии канала есть что-то завораживающее, но завораживающее зловеще, нехорошо…

Недавно мне в руки попала одна довольно занятная книжка по искусству. Ее автор на все лады втолковывал читателям мысль о том, что любая вещь созидается неким духом. С годами она может состариться, потерять яркость цвета и совершенство формы, но дух от этого сделается еще ощутимее.

Над обветшавшими берегами канала парит мрачный дух сталинской империи. Страшный призрак тоталитаризма…

Кто знает? Возможно, у следующих поколений наших соотечественников современная демократическая Россия тоже будет вызывать не слишком светлое чувство. Тем более ни для кого не секрет: в последнее время демократическое все дальше отходит в сторону, уступая место авторитарному. Официальная идеология рассматривает тоталитарное как единственно реальное средство наведения порядка в нашей стране. И получается, что демократия у нас в принципе невозможна — либо полный хаос и свобода, либо уж закрученные гайки. Со всеми вытекающими отсюда последствиями.

Как-то мы заговорили об этом на работе, и Таня рассказала смешной и в то же время злободневный анекдот.

«Депутат парламента приезжает в детский сад и спрашивает:

— Нужна вам помощь?

— Нужна, — кивают воспитатели. — Поставьте нам новые скамейки.

— К сожалению, это слишком дорого.

Депутат вздыхает и направляется в следующее богоугодное заведение, а именно в тюрьму.

— Постройте нам, пожалуйста, бассейн, — просят заключенные.

И депутат изъявляет полную готовность.

— Почему, — удивляется его помощник, — вы отказали бедным детям и согласились помочь преступникам?

— Видишь ли, — отвечает умудренный жизнью слуга народа, — оказаться в детском саду у меня нет шансов. А в тюрьме — больше чем достаточно».

Анекдот Татьяне рассказала дочка. Она вычитала его в учебнике английского, изданном в Великобритании. Если уж британцы сочиняют такие анекдоты, на что рассчитывать нам с нашей авторитарно-тоталитарной закваской. Поиграем еще немного в демократию и опять ценой многих человеческих жизней ввяжемся в великие, бесполезные стройки.

Я отвернулась и стала рассматривать лес — ели, сосны, затерянные между ними островки берез.

— Остановимся? — предложил Глеб.

И я привычно уже согласилась.

В лесу прохладно, сумеречно, пахнет прошлогодней прелой листвой. Весна здесь еще только собирается наступить: деревья едва покрыты зеленой порослью, а под елями, как память о недавно стаявшем снеге, — глубокие лужи. Нам повезло — мы сразу вышли на ровную, будто специально утрамбованную для прогулок тропинку.

— Это, наверное, перелесок, — предположил Глеб. — За ним должны быть участки. Дачники дорожку протоптали…

Я исподтишка наблюдаю за ним: по инерции он продолжает напряженно смотреть вперед, но глаза уже заметно темнеют. Как в тот вечер, когда он рассказывал мне про актуализацию и беспокойно вслушивался в наш с Иринкой телефонный разговор…

— Глеб, тебя всегда будут выдавать глаза! Сколько бы ты ни пытался казаться рассудительным и серьезным!.. — воскликнула я весело.

И тогда он остановился и прямо на тропинке поцеловал меня долгим, как полет в пропасть, поцелуем.

В состоянии людей, летящих в пропасть, мы бродили по лесу. Тропинка вывела нас на поляну, и здесь, устроившись на поваленном дереве, мы выкурили одну на двоих сигарету. Почему у нас так повелось? Странная, непонятно как сложившаяся привычка… Из-за деревьев долетали звуки чужой жизни: грохот мотора, детский визг, голоса. Значит, Глеб прав — за перелеском дачное товарищество…