Онлайн книга «Игрек Первый. Американский дедушка»
|
3. Брокгауз вернулся в Воробьевку после отбоя. И вместо того, чтоб идти с повинной головой в свою палату, бодро направился в женскую. — Куда, котяра! — кинулась к нему бдительная Люсьена. Шустрый старикан поспешил юркнуть в дамскую обитель. Кукушка, укрывшись одеялом с головой, всхрапывала во сне. Койка Алевтины была пуста. Неприкрытый разврат пробудил в медсестре, отнюдь не склонной к аскетизму, отчаянную моралистку. — Завтра всех мужиков будем кастрировать! — заявление, способное вызвать панику в мужской палате, в женской должно было встретить крики одобрения. Но Кукушка не откликнулась из своего укрытия. — Где Алевтина? Впервые Люся увидела Брокгауза в таком волнении. «Сейчас кондратий хватит дедульку!» — испугалась сестричка, вспомнив о своих служебных обязанностях. То же самое ужаснуло и Тину, когда она впала в трясучку от страха за свое ненаглядное тело. «Сейчас дуба дам! Ой, сердце у старикашки тарахтит с перебоями… Идиотка! Влезла в старую вонючую шкуру! Все равно что в помойку! Твое бессмертие закончится этой ночью!» Сердобольная Люся уложила Брокгауза в пустующую койку. — Где Алевтина? — в горле у девушки пересохло. Сердце трепыхалось на шее. Воздуха не хватало. — Лежи, лежи, дедушка… — Какой я тебе дедушка! — прорезался у Ведьмы дребезжащий, задыхающийся голос. — Я всех баб в вашем дурдоме перетрахал! «О, боже, — запоздало ужаснулась Алевтина. — Что я такое говорю!» — Ходок нашелся! — негодующе фыркнула Люся, обойденная мужским вниманием Брокгауза. — Вот через свое котовство и подыхай! Последнее напутствие сестрички не помешало ее хлопотам по спасению жизни развратника. — Где Аля? — Ты смотри! — восхитилась Люся жизнелюбием больного. — Одной ногой уже в могиле, а все бабами интересуется! — Она не баба… бушка… — язык не слушался умирающего. — Она не бабушка… моя ба… бушка… Арина… Родионовна… в смысле, няня… — Молчи уж, Пушкин, — спасительница колдовала с микстурой для бедняги. Насильно открыла ему рот, вынула вставные челюсти… «Какое хамство — лишать девушку последних зубов… — в полуобморочном состоянии затосковала Алевтина. — Как же я теперь выгляжу… — Ее тяжелая деревянная рука поднялась, чтоб ощупать лицо. — Это не я…» — Доигрался хуй на скрипке! — раздался совсем рядом знакомый женский голос. И сразу же издал рвотный звук: — Ку… — А дальше? — всполошилась Люся. — Ку… — Замолкни, накаркаешь! Кукушка и так молчала, больше ей накуковать было нечего. «Приказываю похоронить меня с воинскими почестями… у Кремлевской стены… плача… Китайской стены… — прорезался незнакомый глухой голос в сумерках, опустившихся на Алевтину, — и произвести… произвести… меня посмертно в генералы… Отставить. Произвести салют из пушек победы… Над могилой главного чекиста Советского Союза…» Кукушка впала в мизантропию, как всегда с ней случалось, если будущее, предрекаемое ею, бывало недолгим. — Ку… — всей душой стремилась она превозмочь смертельную немоту. — Ку… — снова споткнулась предсказательница о замысел Создателя. — Ку… — Ни куя! — истошно выкрикнула Люся. Она самозабвенно спасала больного, от которого даже небо уже отвернулось. Порой Спаситель благосклонно взирает на самонадеянные попытки двуногих его перехитрить. Слипшиеся вены Брокгауза приводили Люсю в отчаяние. Синие губы беззвучно шевелились: — Ку… ку… «Бедолага пытается поднять себя за волосы…» — догадалась сестричка, делая умирающему массаж сердца. Принявшись за искусственное дыхание рот — в-рот, Люся обнаружила, что язык оживающего больного проник ей в рот, а его безжизненная рука громадным пауком медленно поползла по ноге барышни вверх. Медсестра считала секс лучшим способом реанимации. Особенно если он лишил жизни. Клин — клином. 4. «…Тиночка, никогда не залезай в чужое тело… — услышала Ведьма глухой, как из бочки, голос своей матушки, — это хуже любой эмиграции… Тело, как и Родина, дается человеку один раз… — Старая ведьма была патриоткой и изводила девочку нравоучениями. — Говорила я тебе: не слушай ихнюю музыку! Доигралась! В мужика влезла и не знаешь, как вылезти… Кого я учила, что каждый мужик — это ловушка…» «Замолчи, мама! — огрызнулась Алевтина. — Без тебя тошно! Я человека от тюрьмы спасла…» «От тюрьмы и от сумы не зарекайся… — снова занудила матушка свои нотации. — И от смерти в мужике. Сколько баб в мужиках перемерло!» «Если ты не замолчишь, я умру…» «Если замолчу — тоже помрешь! А мы с твоим папочкой всегда хотели, чтоб ты померла умной девочкой…» Истерический фальцет матери перекрыло стариковское дребезжание. «Спасибо товарищу Сталину за наше счастливое детство! Лаврентий Палыч, я у вас на коленях сидел… еще курсантиком с бантиком… когда вы у Иосифа Виссарионовича на коленях сидели…» Немощная конечность Брокгауза, совершив восхождение по Люсиной ноге до истоков, замерла, осознавая, куда ее занесло. Медсестра знала: если похабные щупальца сбросить, как гада, больной умрет. Рука умирающего жила своей жизнью, возможно, надеясь уцелеть после смерти человека. Обследовав окружающий мир во всех подробностях, живая рука уразумела, что попала в райские кущи. Но насладиться ими была бессильна. «…Лаврентий Палыч, сидя у вас на коленях, я узнал, что вы дама… У вас такая мокрая, мохнатая… Прямо загляденье… Это государственная тайна! Буду хранить вечно!» — последнее, что донеслось до Алевтины. Рука больного с глухим стуком упала на пол. 5. Лейтенант Мухин доверительно сообщил майору Коробочкину, что полковник Судаков умер. Привыкший к тому, что хитрован ничего не делает просто так, Станислав Сергеевич сразу стал думать: зачем старому бесу это понадобилось? Хочет свалить к невидимкам? Неужели там лучше? Означает ли дезертирство чекиста, что Коробочкин одержал над ним верх? Сыщик очнулся. Безумие, которое он представлял себе в виде громадной черной птицы, уже накрыло его своим крылом. Судаков умер, потому что умер. Он не дьявол. У него есть сердце, почки, печень, гениталии… Любой из этих органов мог отказать. И дядя, сам того не желая, отправился на тот свет. С трудом сохранив остатки разума, Станислав Сергеевич испустил вздох облегчения. «Но на том свете Судаков мне еще покажет!» |