Онлайн книга «Свечка. Том 2»
Нет – ты не мог, да и не хотел, ничего уже больше не хотел. Ты дал себе слово, что никто и никогда не узнает про то, что случилось с тобой в эти последние три дня и три ночи, в которые вместились Лёха и Хохол, грузин – водитель маршрутки и постсоветский интернационал, Антонина Алексеевна Перегудова, которую никогда не забудешь, и, наконец, семья Куставиновых – старики и дети, Галина, которая вспоминалась все чаще и чаще; нет, никто и никогда ничего о них от тебя не узнает! Да если бы даже и захотел, не смог бы – жизнь, прожитая в эти три дня и три ночи, была больше, многократно больше и значительней прожитой прежде жизни, и это уже не рассказать. Страшно хотелось пить, но не было сил попросить воды. Или не хотелось просить. Ты сидел на крашенном стальной краской кожаном диване, обессиленно и обреченно наблюдая за священником, которому только что так неожиданно исповедовался. Да, он разительно переменился – словно потраченная сейчас тобой энергия жизни перетекла в него и теперь ему принадлежала. Он словно вырос, раздался в плечах, щеки налились здоровым румянцем, в глазах горел азартный блеск. Как будто забыв о тебе, о. Матфей вдруг замер в позе задумчивой и торжественной – с опущенной головой, но расправленными плечами – и заговорил новым голосом, глухим и значительным: – Братья и сестры, сегодня мы поговорим о свечке, о той самой свечке, которую, придя на службу, мы покупаем в церковной лавке – подороже или совсем дешевую, в зависимости от содержимого нашего кошелька, от нашей щедрости или скупости, но никак не от нашей греховности. – Похоже, о. Матфей ощущал себя сейчас не в стальном кабинете главного редактора «Мокбы», а на церковном амвоне. Он сочинял свою будущую проповедь, сочинял на ходу, на твоих глазах, он – творил. – Но и самая дорогая, самая большая церковная свеча дает света меньше, чем его дает ручной фонарик. Самая слабая лампочка – двадцативаттовая, ее еще называют иногда по старой привычке двадцатисвечовой, дает света в двадцать раз больше. Что же пытаемся осветить мы в храме, зажигая свою свечечку, где в стенах прорезаны огромные окна, зажжены паникадила с десятками ламп и горят сотни свечей? Что… Мы освещаем собственную душу! О. Матфей замолчал, глядя на тебя сверху вопросительно и победно. – Ну, как вам начало? – спросил он и, не дожидаясь ответа, вдохновенно продолжил: – Свечка – это жертва! Первейшая и минимальнейшая жертва богу, которую мы приносим, придя в храм. И в зависимости от освещенности вашей души Бог принимает ее или не принимает. О. Матфей говорил все громче и вдохновенней, а ты не слышал, думая удивленно: «Так вон оно что… Жертва… Так Он принял ее или нет? Так Ты принял ее или нет?! – обессиленно прокричал ты про себя, впервые обращаясь так к Богу, и продолжил устало и равнодушно: – И если принял, то что? И если не принял? И это так с каждым или только со мной? По идее, так с каждым должно быть, но почему один я убегаю, а все меня догоняют? По идее, вот именно – по идее…» – усмехнувшись, закончил ты свою неожиданную невеселую мысль, и до тебя вновь стал доходить голос о. Матфея. – А как конец?! – Взгляд о. Матфея жадно вопрошал. «Какой конец? – удивленно подумал ты и вспомнил: – Ах, ну да, конец проповеди…» Ты хотел сказать: «Понравилось», но неожиданно для себя пожал плечами. – Не понравилось? – не поверил о. Матфей, но у тебя не было уже сил и плечами пожать. Вспомнился почему-то Слепецкий. Странно – почему? Может, потому, что Слепецкий так возбуждался при одном упоминании о. Матфея, точней – Матвея Голохвостова. И все искал ответ на вопрос, зачем Матвей стал Матфеем, искал и не мог найти. А ты, хотя и не искал, нашел, точней, он сам вдруг нашелся. Священник смотрел на тебя – ждал, когда ты заговоришь. И ты заговорил. – У нас в ветинституте учился один молодой человек, который поступил туда, чтобы не бояться собак и кошек… Взгляд о. Матфея сделался недоуменным, тон простецкого твоего рассказа слишком диссонировал с высоким штилем его проповеди, да и вообще как будто не имел к ней отношения. – У него был врожденный страх перед животными, – продолжил ты, вдохновляясь рассказом и обретая в нем утраченные силы. – И чтобы их не бояться, он решил их лечить. И получил диплом с отличием и лечил. – И не боялся? – поинтересовался о. Матфей с ироничной, насмешливой даже вежливостью. – Он – нет. Они его боялись, отсюда излечиваемость и выживаемость были очень низкие. А все потому, что он их не любил. Точней – ненавидел. Он свой страх перед ними заменил ненавистью к ним же. Взгляд священника сделался насмешливым. Он смотрел на тебя, готовый вот-вот расхохотаться. – Почему вы мне это рассказали, Евгений? Ты пожал плечами, улыбнулся сам себе и продолжил: – Не знаю, вспомнилось почему-то… Как я потом узнал, не один он такой… То есть тут не только ветеринария, не только животные, но и люди… На психфаке у меня друг некоторое время учился, он рассказывал – на отделение сексопатологии поступают люди с проблемами в этой сфере. Думают, что изучив их и занимаясь ими у других, они от своих проблем избавляются. Но на самом деле они их только прячут. И пациентов ненавидят, и те от этой ненависти только больней делаются. О. Матфей усмехнулся, делаясь серьезным. – И каков же финал этих историй? – Про психов я не знаю, неприятно все это знать, а у моего однокурсника все закончилось печально. Его покусала чихуахуа. Он оставил профессию и, говорят, спился. – Постойте, но ведь это, кажется, очень маленькая собачка? – Самая маленькая. И именно она за всех залеченных им собак и кошек отомстила. О. Матфей задумался, глянул на тебя, усмехнулся вновь, поднялся со стула и, глядя на тебя сверху пристально и серьезно, спросил: – Зачем вы все это мне рассказали? Что вы хотели этим сказать? Что профессия ничего не значит, знание ничего не решает? Но вы же сами с него начали, с того, что знаете, именно – знаете … – Знал, – перебил ты его. – А теперь нет? Бога – нет? – О. Матфей смотрел смущенно и насмешливо. – Насчет Бога не уверен… А вот чёрт точно есть! О. Матфей хохотнул, услышав это, отшатываясь, как тогда в лифте, когда ты сказал, что Бог есть. – Но как же, вы говорили – совпадения, узелки, – напомнил он, смеясь. – Вот, вот, – закивал ты, обрадованный подсказкой, – я тоже про них сейчас подумал… Это же очевидно – если Бог будет совпадения подстраивать и узелки вязать, у него ни на что другое времени просто не останется… Так что насчет Бога, не знаю, боюсь, все-таки нет. А вот чёрт есть точно. И это – вы! – Я?! – Вы, – убежденно проговорил ты. – Я? Я – чёрт?! – О. Матфей захохотал, но как-то неестественно, ненатурально. Кажется, он сам это слышал и понимал, но продолжал смеяться. |