Онлайн книга «Маримба!»
|
– Это кто у нас тут так надрывается? – выглянула из ординаторской медсестра. – А, знакомые всё лица. Господи, когда же ты родишь-то наконец? Селедкина, ковыляя за мной, как могла, рифмовала матерком на все лады слова медсестры и продолжала бубнить, достаточно громко, угрозы. Я же вбежала в детскую, бросилась к Катькиной кроватке. Та не спала, лежала, хлопала глазами. Увидев меня, разулыбалась. Да, Катька первый раз улыбнулась, когда ей было три с половиной дня. Все остальное она делала вовремя, так, как написано в Энциклопедии матери и ребенка. Села в полгода, встала в девять месяцев, пошла в год. Читать, кстати, она стала поздно. Писать буквы и слова с трех лет, а читать – только с шести. И зубы у нее росли долго, дольше всех в классе. И она совершенно нормальная. Умная, светлая, но обычная отличница, практически не вундеркинд, если не считать врожденного быстрочтения, изумительной памяти, искрометного остроумия и слегка пугающей быстроты и активности всей мозговой деятельности. Но лишь слегка. А тогда, в три с половиной дня, Катька улыбнулась красивым беззубым ротиком и посмотрела мне в глаза. Я растаяла. И даже забыла на время селедкинские угрозы. Стояла и смотрела на нее, думая – вот можно ли мне ее взять из кроватки или все-таки не надо. – Это кто у нас тут расхаживает? – строго спросила медсестра, заходя в детскую палату. – Ты зачем сюда пришла? – Мне сказали, моя дочка не дышит… – Что? Ой, иди полежи, а! Тебя когда выписывают? – Не знаю, через пару дней, наверно. – Ну вот и полежи еще пару дней. Что только у вас в голове… «Не дышит…»! Кто сказал? – Селедкина… А она может сюда войти? – Селедкина? Да нет, вообще-то… – Так я же взяла и вошла. – А не положено! – повысила голос медсестра. – Вот я и говорю – иди полежи, не надо сюда ходить! – А можно я водички дочке дам? – Нельзя, выходи отсюда, я сказала! – Хорошо, – кивнула я. В эту ночь я никак не могла заснуть. Все прислушивалась, мне казалось, кто-то крадется в коридоре. Вставала, выходила из палаты, подходила к детской. Решила – не посидеть ли мне в коридоре на столе? Посидела-посидела, стала засыпать сидя, вернулась в палату, легла. Но сон тут же прошел. Я приподнялась на кровати. – Слушай, ты, – подала голос моя соседка, с которой мы еле-еле перекинулись парой слов с тех пор, как к ней перестали пускать мужа и мамашу. – Хватит ерзать! Мешаешь спать! Я ничего не ответила, решила не раздувать конфликт. – Ты что, не слышишь? – резко продолжала соседка. – Слышу. – Отвечай тогда! – Послушайте… – Да это ты послушай, ты послушай, коза! – Соседка выкричала все, что накопилось за полтора дня, и успокоилась. Я встала и пошла в комнату медсестер. Там как раз, на мое счастье, была старшая медсестра, та самая, которая позвала врача, чтобы прогнать мамашу моей соседки. – Можно мне в какую-нибудь другую палату? – спросила я. – И ребенка можно с собой взять? Мне, когда я ложилась, обещали, что ребенок будет со мной в палате… – Так, давайте по порядку. Что случилось? – Мы ругаемся с соседкой. И я боюсь за ребенка. Медсестра вздохнула. – Нет, в одну палату ребенка с матерью нельзя. Это только в платном, у нас четыре такие палаты. – А сколько это стоит? Медсестра назвала сумму, нереальную для меня в то время. – Нет. Это дорого. – Вот и я говорю. Но вас перевести, наверно, можно. Сейчас я посмотрю. Да, вот есть место в палате… Там, правда, такой тоже экземпляр лежит… – Она остро взглянула на меня. – Но ничего, с ней, я думаю, ругаться не будете. Она ни с кем не разговаривает. – А… – я запнулась. Лучше не спрашивать. Здесь много разного, в роддоме. И медсестра больше говорить ничего не стала. – А ребенка можно куда-то перевести? – А что случилось-то? – Да Селедкина обещала ее задушить. Медсестра тяжело вздохнула. – Селедкина пока под капельницей лежит. Она же перенашивает, ужас сколько, стимулируем, у нее там все не в порядке, кесарево, наверно, завтра ей будут делать. Никакой родовой деятельности. Все в дурь ушло. Так что не бойтесь. Ничего она ребенку не сделает. Я подумала про свою соседку. А она не может – пойти задушить?.. Но у нее не так много агрессии. И ребенок у нее здоровый, и рожала она нормально, под наркозом, как и хотела. Молока, правда, нет, но она сильно и не расстраивается, зато можно все есть. Она и ест. Соленые огурцы, жирную колбасу… – Хорошо, – кивнула я. – Я быстро соберусь. – И что, прямо сейчас пойдете в другую палату? Может, утречком? – Сейчас. Почему нет? Лучше, чем ругаться с соседкой. И потом, она так смотрит, когда мне дочку приносят, моя же активно ест, а ее не хочет, отворачивается… – Ну, а к чему там поворачиваться, если молока нет? Один организм пока, у мамы с ребенком, первый месяц еще не до конца разделились… Так что ребенок все чувствует, и слезы ваши, и всякое… – Да, понятно, – кивнула я. – Я больше не плачу. Не о чем. – Вот и молодец, и не плачьте. Вам и правда плакать не о чем. На девочку вашу ходили сегодня врачи из другого корпуса смотреть. – Правда? – удивилась я. – Конечно, – улыбнулась медсестра. – Огромная, красавица, вся правильная такая, с ресницами, смотрит, наблюдает за всем… Движения осмысленные… Удивительно. Я тоже улыбнулась: – Совершенно новое чувство. – Вот. Надо еще рожать. Я кивнула. – Я пойду, соберусь? – Да, хорошо. Ночью не положено, конечно, но… Ладно. Я быстро собралась, не обращая внимания на матюки соседки, подошла к старшей медсестре, попыталась вручить ей остававшиеся у меня «благодарные деньги». Она покачала головой: – Не надо. Отдайте лучше девочкам, которые с ребенком возятся. – Я давала уже. – Так у них четыре смены. Другой отдайте. Ну что, пойдемте на новое место. Новая палата располагалась в соседнем коридоре, в закутке. Оттуда было гораздо дальше до детской. Но мне оставалось два или три дня в роддоме, я решила, что как-нибудь дотерплю. Палата оказалась маленькой, меньше, чем моя первая. На кровати ближе к окну лежала женщина. Свет из коридора упал на ее лицо: глаза были открыты. – Не спите? – спросила медсестра. – Мы включим свет на минутку, чтобы расположиться, да? Женщина ничего не ответила, закрыла глаза. Я вопросительно взглянула на медсестру. Та развела руками и лишь вздохнула. |