Онлайн книга «Дальняя дорога»
|
Возможно, он и впрямь был сумасшедшим, как считала София. Посмотрев в кухонное окно над раковиной, Люк увидел, как мимо дома спешно прошла его мать. Он задумался о том, когда же отношения с ней вернутся в привычные рамки. В последнее время она уже успевала позавтракать, прежде чем он появлялся в большом доме, и явно избегала разговора. В присутствии сына Линда давала понять, что все еще расстроена; она хотела, чтобы сын ощутил бремя ее молчания, когда она брала тарелку и оставляла Люка одного за столом. А главное, она хотела, чтоб он почувствовал себя виноватым. Люк мог бы завтракать у себя – он выстроил маленькое бунгало по ту сторону рощи, – но по опыту знал, что отказывать матери в возможности вдоволь побыть обиженной – значит усугубить ситуацию. Рано или поздно она должна была успокоиться. Люк ступил на потрескавшиеся бетонные плиты, быстро окидывая взглядом все вокруг. Крыша в порядке – он менял ее несколько лет назад, – но дом нужно заново красить. К сожалению, сначала придется ошкурить каждую доску, и времени понадобится втрое больше. Времени, которого вечно не хватает. Дом выстроили в начале XIX века, и его столько раз перекрашивали, что слой краски скорее всего стал уже толще самих досок. И теперь краска на фасаде облупилась и сгнила под свесами крыши. Кстати говоря, и их тоже следовало починить. Люк вошел в небольшую прихожую и вытер сапоги о коврик. Дверь открылась с привычным скрипом, и Люк почувствовал знакомый запах свежеподжаренного бекона и картошки. Мать помешивала яичницу на сковороде. Плиту он купил в прошлом году на Рождество, но кухонные шкафы были ровесниками дома, и стол стоял здесь, сколько Люк себя помнил. И линолеум давным-давно никто не менял. Дубовый стол, сделанный дедушкой, потускнел от старости; в дальнем углу источала тепло старинная дровяная печь. Люк вспомнил, что нужно наколоть дров. Приближались холода, и рано или поздно пришлось бы пополнить запас топлива. Печь обогревала не только кухню, но и весь дом. Люк решил, что займется дровами после завтрака, до приезда Софии. Повесив шляпу на вешалку, он заметил, что у матери усталый вид. Неудивительно – когда он оседлал и вывел лошадь, мать уже трудилась что есть сил, вычищая навоз из стойл. – Доброе утро, ма, – сказал он, принимаясь мыть руки. Люк старался говорить спокойно. – Нужна помощь? – Уже почти все готово, – ответила она, не глядя на сына. – Можешь сунуть хлеб в тостер. Он на столе позади тебя. Люк положил в тостер несколько кусков хлеба и налил себе кофе. Мать стояла к нему спиной, но Люк чувствовал: общая атмосфера ничуть не изменилась за последние несколько недель. «Тебя должна мучить совесть, ты плохой сын, я твоя мать. Подумай о моих чувствах». «Я о них думаю. И именно поэтому делаю то, что делаю». Но он ничего не сказал. Прожив на ранчо вместе почти четверть века, они в совершенстве научились понимать друг друга без слов. Люк отхлебнул кофе, прислушиваясь, как мать скребет лопаточкой по сковороде. – На ранчо все нормально. Я проверил швы у той телочки, что напоролась на колючую проволоку. Рана заживает. – Хорошо. – Отложив лопатку, мать открыла ящик и достала тарелки. – Каждый накладывает себе сам, ладно? Люк поставил кружку на стол и достал из холодильника масло и джем. Мать уже сидела за столом. Люк взял тост, протянул ей другой, принес кофейник. – Нужно на этой неделе собрать тыквы, – напомнила она, потянувшись за кофе. Ни взгляда, ни утренних объятий… впрочем, он на них и не надеялся. – А еще сделать лабиринт, сено привезут во вторник. И вырезать фонари. Половину тыкв уже продали Первой баптистской церкви в Кинге, но по выходным на ранчо пускали розничных покупателей. Одним из главных развлечений не только для детей, но и для взрослых служил лабиринт, построенный из сена. Это придумал отец, когда Люк был еще маленьким, и с течением времени лабиринт становился все запутанней. Блуждать по нему стало чем-то вроде местной праздничной традиции. – Заметано, – сказал Люк. – План в ящике стола? – Видимо, да, если ты его туда положил в прошлом году. Люк намазал тост маслом и джемом. Оба молчали. Наконец мать вздохнула. – Ты вчера вернулся поздно, – сказала она и потянулась за маслом и джемом, когда сын закончил делать бутерброд. – Ты еще не спала? Я не видел свет. – Я проснулась, когда ты подъехал. Люк сомневался, что это правда. Окна в спальне большого дома не выходили на подъездную дорожку, а значит, мать сидела в гостиной. Следовательно, она ждала и беспокоилась. – Я завис с приятелями, они меня уговорили отпраздновать. Мать не отводила взгляда от тарелки. – Я догадалась. – Ты получила мое сообщение? – Да, – ответила она и ничего больше не добавила. Никаких расспросов о соревнованиях, о самочувствии, о боли, которую, как знала мать, он испытывал. Атмосфера упрека распространилась, заполнив всю комнату. Сердечная мука и гнев капали с потолка, сочились сквозь стены. Люк признал: мать прекрасно умела внушать муки совести. – Хочешь поговорить? – наконец спросил он. И она впервые взглянула на сына. – Не особо. Ладно, подумал он. Но, несмотря на то что мать сердилась, ему все-таки недоставало привычных разговоров. – Тогда можно задать вопрос? Мать уже была готова оставить сына в одиночестве за столом, а сама завтракать на крыльце. – Какой у тебя размер обуви? – спросил Люк. Мать застыла, воздев вилку. – Размер обуви?… – Ко мне, возможно, сегодня кое-кто приедет, – сказал он и подцепил на вилку кусок яичницы. – Придется одолжить ей сапоги, если мы поедем кататься. Впервые за несколько недель мать не сумела скрыть живой интерес. – Ты пригласил в гости девушку? Люк кивнул, продолжая есть. – Ее зовут София. Мы познакомились вчера. Она сказала, что хочет посмотреть наш сарай. Мать моргнула. – Зачем ей понадобился наш сарай? – Не знаю, она сама попросила. – Кто она такая? Люк уловил проблеск любопытства на лице матери. – Учится на последнем курсе в Уэйке. Родом из Нью-Джерси. И если мы поедем кататься, ей понадобятся сапоги. Вот я и спросил, какой у тебя размер. Судя по замешательству, мать впервые за много лет задумалась о чем-то ином, кроме ранчо и скачек на быках. Или перечня дел, которые она хотела закончить до вечера. Но после короткого оживления Линда вновь уставилась в тарелку. Она была по-своему упряма не меньше Люка. – Семь с половиной. В кладовке лежат мои старые сапоги, пусть возьмет их, если подойдут. |