Книга Бытие, страница 49 – Дэвид Брин

Естественно, прибор сразу зафиксировал его серьгу. Но Ригглз уже был зарегистрирован в этом детекторе. В остальном комната казалась чистой, как и было обещано.

Где этот человек?

Бетсби знает, что мы в любую минуту можем его схватить – либо предъявив официальные обвинения, либо без огласки. Он должен понимать, что эта встреча – проявление вежливости с нашей стороны. Шанс избежать тюрьмы… или чего-нибудь похуже, если он придет чистый. Если публично возьмет на себя ответственность за срыв сенатора Стронга. Но он ведет себя так, словно у него в рукаве какой-то козырь. Что-то такое, что делает его победителем.

Да, загадка. И в глубине души Хэмиш наслаждался ею.

Ригглз спросил, не хочет ли он услышать краткую сводку последних новостей – сюжет об инопланетном объекте, из-за которого внимание всей планеты приковано к небольшому исследовательскому центру на Кубе.

– Нет, – ответил вслух Хэмиш. – Посмотрю пресс-кон-ференцию. Своими глазами.

– И очень большими глазами, – послышался голос позади. – Такими глазами можно увидеть будущее.

У другого входа стоял Роджер Бетсби, бородатый, чуть сутулый, с небольшим животиком и с усталым выражением на слегка одутловатом лице. Он сделал шаг вперед и положил на стол собственный детектор. Явно более ранней модели. Тем не менее она сразу засекла Ригглза. Маленькая серьга щелкнула, когда прибор Бетсби ее обнаружил.

Детектор Хэмиша, в свою очередь, направил светло-красноватый луч на узкие, без оправы очки Бетсби.

– Это старье? – Врач-фанатик снял очки. – В основном оптическое стекло с легким увеличением – регистрирует то, на что я смотрю, и снабжает надписями. Была договоренность, что мы оба сможем делать заметки.

Он снова надел очки.

– Все в порядке. Я не собираюсь говорить или делать ничего такого, чего стыдился бы. Спасибо, что пришли, доктор.

– Как я мог отказаться от встречи со знаменитым Хэмишем Брукманом? Думаю, этим объясняется ваша полезность для Глаза. Знаменитости способны проходить сквозь стены. Так ведь говорится? Вы можете получить аудиенцию почти у кого угодно на планете: у королей, президентов, олигархов – у всех, кому нравятся ваши истории и фильмы или кто их ненавидит. А вот просто богатые и влиятельные часто унижают и осаживают друг друга.

Хэмиш пожал плечами.

– Тут, как у всего, есть отрицательные стороны.

– О, наверняка. Уединение. Время. Слишком мал запас драгоценного личного внимания. Обычная жалоба. Вы, должно быть, устали, после того как проучили этих боготворцев. Часть пожизненной кампании попыток увести нашу громоздкую цивилизацию от края пропасти. А теперь этот астронавт может все испортить. Загадочный Гаванский артефакт Джеральда Ливингстона вызвал большую шумиху. Вы уверены, что не хотите перенести встречу? На другой день? Или в другую жизнь?

Хэмиш внимательно посмотрел на собеседника. Предложение Бетсби продиктовано не вежливостью. Он проверяет серьезность намерений оппозиции. Может ли Движение позволить себе отвлечься на такую мелочь, как возможный контакт с внеземным разумом?

– Мы оба пошли на жертвы, чтобы встретиться сегодня. Давайте продолжим.

Хэмиш сел, но только на край кресла, сложив длинные ноги и опираясь локтями на стол.

– Хорошо.

Бетсби тоже сел – грузно, кресло под ним покачнулось – и развел руками, приглашая спрашивать.

– Что меня удивляет…

– Вы имеете в виду, что удивляет Глаз.

Хэмиш мигнул. Движению все равно, как их называют публично. Но то, что его перебили, Хэмишу не понравилось.

– Если угодно. Меня – или нас – интересует, с чего вы взяли, будто вам не предъявят обвинение; ведь вы признались, что отравили сенатора Стронга.

– Ничего подобного. Я ни в чем таком не признавался. В худшем случае я применил совершенно законное вещество, но исключительно по собственной инициативе, как практикующий врач, с целью улучшить состояние больного.

– Больного…

– Да, и особо тяжелой болезнью.

Хэмиш несколько мгновений смотрел на него, и Бетсби продолжил:

– Впрочем, я применил это средство без ведома пациента и без его согласия. Вероятно, у меня могут быть серьезные неприятности.

– Хм… Значит, это не был яд. Или запрещенный наркотик.

– Вовсе нет. Можно сказать, совсем наоборот.

Хэмиш задумался. Никто из агентов – юристов и следователей, навещавших Бетсби, – не говорил о таком неожиданном повороте. Бетсби явно наслаждался моментом раскрытия истины, растягивал его. Хэмиш понимал это чувство, он сам предоставлял его миллионам – в книгах и на больших и маленьких экранах.

– Теперь я понимаю, почему вы ведете себя так, словно у вас есть основания шантажировать сенатора. – Хэмиш начал считать по пальцам: – Вы признаете, что напоили Стронга веществом, которое вызвало его оскорбительно истерическую тираду перед всей страной. В обычных обстоятельствах то, что ему дали изменяющий сознание наркотик, помогло бы смягчить ущерб от выступления, убедив многих простить ему те гадости, которые он говорил.

– «Алгебра прощения», – кивнул Бетсби. – Слово не воробей. Но отравление может стать оправданием и склонить к прощению, особенно тех, кому он нравится. Или тех, кому выгодно, чтобы он оставался влиятельным человеком. Конечно, если мы имеем дело с отравлением. Продолжайте.

– Гм, верно. Вы утверждаете, что одно только название вещества, использованное вами, способно навредить сенатору больше, чем само его выступление. Вы угрожаете раскрыть эту информацию, если вас арестуют или в случае любых других действий против вас.

– Я никогда не формулировал это как угрозу. Это был бы шантаж и в общегражданском, и в уголовном смысле. Я просто указываю на то, что если меня обвинят в преступлении или причинят ущерб в иных отношениях, то, естественно, станет известно больше фактов, чем если меня просто оставят в покое.

– И теперь вы утверждаете, что вещество легальное и законно используется в терапевтических целях. Но ведь применение многих веществ имеет множественные последствия…

– Позвольте избавить вас от сложностей, подстерегающих на этом пути. Это вещество используется только терапевтически. Известные легкие побочные эффекты возникают лишь при неверной дозировке.

Хэмиш кивнул. Этого он и опасался.

– Итак, юридически вас можно обвинить только в применении лекарства без согласия пациента? Но вы угрожаете…

– Повторяю: я сомневаюсь, что вам удастся обвинить меня в шантаже. Я очень осторожно подбирал выражения. У меня превосходная юридическая программа.

– Гм. Ну, ручаюсь, не такая хорошая, как у нас. Тем не менее вы полагаете, что мы… что у сенатора Стронга есть причины опасаться раскрытия этого факта. Поскольку публика, узнав, что это был за состав, будет менее склонна к прощению.