Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»
|
Себастьян снисходительно пояснил: — Потому что розами по физии получать неприятственно. Колючие они. …приказчик, подивившись этакой предусмотрительности, порадовался: и впрямь, пионы и мягче будут, и дешевле… и тоже красивые цветы. — А колбасой? — вредно поинтересовался Лихослав. — Колбасой… — Из всех колец Себастьян выбрал самое сухое, тонкое. — Ты что. Лишек? Какая здравомыслящая женщина расстанется с этаким чудом? Он погладил колбасу с нежностью. — И вообще… краковельская колбаса — залог мира и благополучия… Заверните. И бант, пожалуйста, понарядней… — Мне кажется, что ты надо мной издеваешься. — Лихослав мрачно смотрел, как приказчик оборачивает колбасу в розовую бумагу, а поверху вывязывает бант. Тоже розовый. Бумага в лавке имелась, а вот бант Себастьян с собой прихватил. — Ну что ты, братец! — возмутился тот почти искренне. — Как можно?! Евдокию похитили прямо из постели, в которой она соизволила предаваться тоске. Похитили, надо сказать, вместе с пуховой подушкой, облаченной в шелковую наволочку, и пуховым же одеялом. Одеяло было жарким и душным, но Евдокия все одно натянула его с головой, поелику, во-первых, приличным девицам тосковать полагалось самозабвенно, отрешившись от мира с его искушениями, а во-вторых, тоска сопровождалась слезами, от которых Евдокиино лицо, надо полагать, распухло и сделалось еще более некрасивым, нежели обычно. — Гадство какое, — сказала Евдокия, которая только-только перестала всхлипывать и тереть нос. Чесался он то ли от слез, то ли от перышка рыжего, высунувшегося сквозь наволочку и забравшегося в ноздрю. Евдокия нос чесала. И думала, что, к превеликому ее сожалению, остаток жизни под пуховым одеялом не проведешь. Надобно решать что-то… …а стоило подумать о решении, как вспоминался Лихо. И слезы вновь градом лились. В общем, она повернулась на бок, твердо вознамерившись покинуть убежище и дойти хотя бы до ванной комнаты, глядишь, холодная вода и поможет со слезами управиться… но тут ее похитили. — Держи крепче! — раздался знакомый и до отвращения веселый голос. — А то сбежит, лови ее потом по всей гостинице! — Что вы… — хотела спросить, но сквозь одеяло разговаривать было неудобно. Скрутили. С подушкой вместе, в которую Евдокия вцепилась в отчаянной попытке удержаться на кровати. Подняли. Понесли… и, главное, быстро так несли… а потом еще по ногам холодком потянуло… и Евдокии вспомнилось, что печали она предавалась почти неглиже, рубашонка батистовая с кружевами не в счет. Мысль эта оказала парадоксальное действие: вместо того чтоб вырываться и взывать о помощи, Евдокия затихла. — Слушай, а она живая? Не шевелится, — заботливо поинтересовался ненаследный князь и, не дождавшись ответа, пятку пощекотал. А щекотки Евдокия боялась. — Живая! — Замечательно… Лихослава она попыталась пнуть на голос, но тот, гад коварный, оказался недосягаем. — Ева… сейчас мы тебя отпустим… Хотелось бы. И премного жаль, что печали Евдокия предавалась в обнимку с подушкой, а не с револьвером… — Не отпустим, а немного развернем, — внес существенные уточнения Себастьян. — Если ее совсем развернуть, будет беда. Будет, с этим Евдокия согласилась. Она уж постарается… — Дорогая, а вы бы в обморок упали приличия ради… все-таки похищение… — Не дождетесь, — буркнула Евдокия, выплевывая изжеванный от злости угол подушки. Меж тем ее усадили, впрочем продолжая держать крепко, пожалуй, излишне крепко. — Отпусти, — просипела Евдокия Себастьяну, который сидел рядом и откровенно ухмылялся. — Если я тебя отпущу, ты драться полезешь. — Обязательно. — Лихо, может, все-таки передумаешь? Зачем тебе драчливая жена? В монастыре вот тишь да гладь… молитвы о спасении души… Щека Лихослава нервно дернулась. — В каком монастыре? — поинтересовалась Евдокия, сама придерживая одеяло, которое предательски норовило сползти. — В том, в котором мой братец собрался от мирских искушений спасаться. — Бес! — Что? — Помолчи. — Не умею. Это ты у нас молчать любишь… к слову, с вас, панночка Евдокия, причитается. Между прочим, это я его от монастыря отговорил… немалых трудов стоило. Лихослав был мрачен. И смотрел исподлобья… и под его взглядом Евдокия вспомнила, что выглядит ужасно… полуголая, растрепанная, зареванная… глаза красные, нос распух… она его потрогала, чтобы убедиться — и вправду распух… — Но ты не расстраивайся, Дусенька. — Себастьян приобнял ее и громким шепотом сказал на ухо: — Если он все-таки выберет монастырь, я тебя не брошу. Я на тебе женюсь! — Нет! — взвизгнула Евдокия, представив себе этакую перспективу. И даже отодвинулась от потенциального жениха, жаль, что далеко не вышло, тесноват был экипаж. — Я за тебя замуж не пойду! — Это почему? — Потому… тебя перевоспитать канделябров не хватит… и вообще… я замуж не пойду. — Тоже в монастырь? — Себастьян произнес это участливо и еще в глаза заглянул. — Так, может, вы в один собрались, а я тут планы порушил… романтичные… — Бес… ты бы проверил, куда нас везут… — Куда надо, туда и везут, — буркнул Себастьян, но дверцу приоткрыл. И из кареты выбрался на ходу, чего делать было категорически запрещено. Но в данный момент о столь откровенном нарушении правил Евдокии не думалось. Вообще ни о чем не думалось. Смотрелось в синие, вновь яркие глаза Лихо, и… и зачем он здесь? Украл… бестолочь такая… и она еще обижена на него, долго будет обижена… и замуж не пойдет, в монастырь, впрочем, тоже… что ей там делать? И не там, а в принципе… — Вот… это тебе. — Лихослав протянул что-то тонкое, обернутое розовой бумагой и с розовым же бантом. От подарка исходил умопомрачительный чесночный аромат, каковой бывает лишь у хорошей дозревшей колбасы. И темные пятна жира, проступившие на бумаге, подтверждали догадку. А еще Евдокия вспомнила, что второй день не ела… …страдала… — Спасибо. — В колбасу она вцепилась и прижала к сердцу. — А… хлеба нет? Вот все-таки неправильная она женщина. Нет бы в слезы… или в обморок… объяснений потребовать или, напротив, ничего не требовать, но сказать Лихо, чтобы убирался с глаз долой, и колбасу эту в лицо швырнуть. Но от такой крамольной мысли в животе заурчало. |