Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»
|
— Ты не подал. — Подал бы… Бес не позволил, сказал, что сначала он меня в седло посадит, а потом уж я буду решать: позволяет мне здоровье служить или нет. И посадил. Не только. Эти воспоминания — с острым запахом шоколада, до которого Себастьянова квартирная хозяйка весьма охоча. С длинными зимними вечерами в лиловых тонах и прогулками. Прогулки Лихо ненавидит. Ему страшно. И стыдно за страх. Он пытается найти причину, чтобы не выходить из дома, и Бес всякий раз выслушивает, кивает и бросает короткое: — Идем. Идти приходится. По улице, мимо людей, стараясь не пялиться на них, не высматривать среди гуляющих фигуру в сером плаще… тот мертв, но есть же другие… …по парку, той самой дорожке, которая… …под снегом или дождем, не важно. И Бес рядом, идет, рассказывает очередную свою безумную историю, которая наверняка наполовину выдумана, но Лихо слушает. Это отвлекает. — Так получилось, что за эти месяцы Бес стал самым близким мне человеком. К концу весны я вернулся на службу… в общем-то дальше у каждого своя жизнь. Но мы все равно виделись часто… я служил… он тоже… про его подвиги часто писали, правда, редко, чтобы правду… от той истории с бандой Соловейчика у него еще шрам остался… а крышевецкие аферисты едва не утопили… его и отравить пытались, и проклинали… — А он все живет и живет… пар-р-разит… — Это да. — Лихо не удержался от улыбки. — Живет и живет… и пусть живет. Он мой брат, и… и он никогда не хотел причинять мне боль. Специально. У него порой странные методы, но… — Ты уехал на границу не только потому, что нужны были деньги? — Да. Наверное, это правильно, когда кто-то знает про Лихо едва ли не столько же, сколько он сам. — Я долго с отцом не разговаривал. Хотя нет, просто не искал встречи, как и он со мной. Вооруженный нейтралитет. Он знал, что Бес рассказал мне о… том предложении. А я знал, что он знает, и… как-то вот неловко было. Чувствовал себя виноватым, хотя вроде и причин не было. Но все равно… Он замолчал, прислушиваясь к темноте, которая смотрела на Лихо пустыми глазами призраков. Он чувствовал их, бестелесных, незримых, рожденных пролитой в доме кровью, но пока еще бессильных. Пока. Еще. Луна росла, а с ней росла и сила дома. И призраки, выглядывая из зеркал, подступали ближе… крались, чтобы остановиться у самой постели. Они видели Лихо иным… …и не его, но тварь, которая засела в нем. Боялись. Пускай. И глухое рычание заставило призраков отступить. — Все хорошо? — Все хорошо, Ева… Сам дом замирает, не готовый пока перечить страшному гостю, но готовый слушать его историю. Пускай… — Отец сам появился. Пришел. Не просил прощения, но сказал, что за семейным ужином меня ждут. Я появился, думал, что они с мамой помирились, но нет… семейный ужин — это такое мероприятие… довольно тоскливое… сестры, братья… кроме Беса, он по-прежнему был вне рода, пусть отец старательно делал вид, что все замечательно… он приловчился вид делать. Зато были гости… …девушка в белом платье. Не только она, но Лихо видел лишь ее… чеканный профиль с курносым носиком и капризно выпяченной нижней губкой, которая показалась ему весьма очаровательной. Бледный овал лица. Брови вразлет и карие глаза, яркие, разума лишившие… …а Бес сказал — приворот. Противозаконно, но очень эффективно… легкая форма, чтобы интерес вызвать… вызвала… Лихо растерялся под взглядом ее. И помнится: смотрел, смотрел, неспособный насмотреться. Он и сейчас помнит кисейный туман ее наряда, флердоранж в темных волосах, локон на шее, саму эту шею беломраморную. Помнит руку и топазовый браслет, казалось, чересчур массивный, тяжелый для хрупкого этого запястья. Помнит, как браслет почти соскальзывал с узкой ладошки, с пальцев чрезвычайно тонких… и тогда Христина вскидывала руку, и браслет падал уже к локтю, сминая кисейный рукав. А Лихо смотрел, не находя слов, чтобы выразить восхищение… — Она была купеческой дочерью… — Прямо как я, — фыркнула Евдокия, локоть выставляя, точно отталкивая. — Тебя, Лихо, прямо тянет на купеческих дочерей… — Грешен, каюсь… — Локоть он гладит, пальцами ощущая шершавую кожу. — Но не раскаиваюсь. И от поцелуя она уворачивается. Упрямая женщина. Окольцованная… — Ее отец сделал миллионы на соли… а Христина — единственная наследница. — И вас решили свести. — Точно, свести… …тогда все казалось иным, солнечным, весенним. А ведь и вправду весна была, та самая, робкая, с ярким солнцем и лиловыми первоцветами, которые продавали по медню за пучок… Весна и прогулки. Парк. Двуколка. Христина под кружевным зонтиком. Она бережет фарфоровую кожу, слишком нежную, чтобы прогулка длилась хоть сколько бы долго… ветер холодный. И Христина кутается в соболя. Она молчит, и в этом молчании Лихо усматривает скрытый смысл. Как и во взглядах. В каждом ее движении, в самом ее существовании, так резко перевернувшем его жизнь. …а Бес сказал, что так бывает. Приворот отступает, а душа, не желая расставаться с любовным дурманом, сама уже вспыхивает. И он, Лихо, полыхнул. Жил от встречи до встречи, а между ними становился нервозным, злым… …дрался. И это тоже естественно для приворота. Наверное, он, Бес, уже тогда понял, в чем дело, оттого и промолчал… и наверное, будь Христина иной, не стал бы вмешиваться… Теперь легко гадать. — Христина попросила познакомить ее с Бесом. — И ты познакомил. — Да, почему нет? Я не ревновал… странно, к остальным — да, даже к случайным знакомым. А к нему — нет. Это ж брат, и… я гордился, что он мой брат. Евдокия хмыкнула, кажется, она-то гордости по поводу такого родства испытывать точно не будет. — Я радовался, что они так легко нашли общий язык. Да, я хотел, чтобы Христина понравилась ему… и чтобы он Христине… большая дружная семья. Дурак? — Еще какой. — Евдокия провела ладонью по спине, не то успокаивая, не то проверяя, не пробивается ли шерсть. — Через неделю Бес прислал записку. Пригласил в гости… поговорить… я и появился… ну и увидел… их вдвоем увидел. И теперь-то горло перехватывает от боли. |