Онлайн книга «Ведьмаки и колдовки»
|
В Цветочном павильоне было пусто. А вот в собственной комнате ее, Евдокию, ждали. Гостья скромно сидела на стуле, сложивши руки на коленях. — Доброго дня, — сказала Евдокия со вздохом. День был каким угодно, но только не добрым. — Здравствуйте. — Гостья встала и вздернула острый подбородок, который с момента прошлой встречи словно бы стал еще острей. — Мне сказали, что я могу подождать вас здесь. — И… чем обязана? А она к визиту готовилась тщательно. Платье из темно-лиловой парчи, щедро отделанное кружевом. Высокие перчатки. Шляпка, украшенная чучелами певчих птиц и виноградом. Ридикюль. И кружевной зонт, на который Брунгильда Марковна опиралась, словно на трость. Пусть бы сама она, несмотря на парчу и кружева, была как-то особенно некрасива, рядом с нею Евдокия ощутила себя едва ли не оборванкой. Вспомнилось вдруг, что платье измято и, кажется, порвано даже… и пятна эти зеленые, травяные, еще и красные кровяные. Коса растрепалась… и руки у нее без перчаток, а потому грязь под ногтями видна. — Нам необходимо поговорить! — сухо произнесла Брунгильда Марковна. О чем? О ком… …вспомнилось вдруг некстати, как на вокзале она, Брунгильда Марковна, жеманясь и хихикая, опиралась на руку Лихослава… — Вы, несомненно, молоды и привлекательны. — Это прозвучало почти обвинением, и острие зонта уперлось Евдокии в грудь. Двумя пальчиками она зонт отвела, а то мало ли, вдруг вдова известного литератора чересчур возбудится беседой… — Но этого мало! Недостаточно! — Простите… — Евдокия на всякий случай и к двери отступила. — Вы должны понять, что Аполлон — тонкая творческая натура… — Кто? — Аполлон! — Аполлон… — протянула Евдокия, разом успокоившись. — А что с ним? Шанежков объелся? Или опять рифму найти не может? — Насмехаетесь… — Зонт выпал из ослабевшей руки, а сама Брунгильда Марковна, разом растеряв прежний запал, рухнула в кресло. — Он… он сущее дитя! Юный! Доверчивый! С душой открытой, в которую каждый способен плюнуть… он гений! — Допустим. — Евдокия зонт подняла и протянула хозяйке. — Он совершенно определенно гениален! — Конечно. Брунгильда Марковна всхлипнула. — Но и гению нужна поддержка! Он только и говорит что о вас… а вы… вы здесь, а не с ним… не подумайте, что я вас обвиняю… вы слишком молоды, чтобы осознать, какая на вас возложена ответственность! — Какая? Евдокия окончательно перестала понимать, что происходит, и несколько растерялась. — Огромная! Перед ним! Перед всем культурным обществом! Перед человечеством! Вот только ответственности перед человечеством Евдокии для полного счастья и не хватало. Брунгильда же Марковна, вдохновленная тем, что ее слушают, продолжила: — Судьба одарила вас великой миссией, но есть ли у вас силы, чтобы исполнить ее? — Простите? — Сумеете ли вы посвятить всю себя ему? — Кому? — Аполлону! — Это имя Брунгильда Марковна произнесла басом, несколько неожиданным для ее тщедушной фигуры. — А… — Евдокия сняла лепесток ромашки, прилипший к подолу ее платья, которое следовало считать безнадежно испорченным. — А… мне обязательно посвящать себя ему? Нет, вы не подумайте… гений и все такое, но как-то на эту жизнь у меня другие планы. Брунгильда Марковна молчала. Долго молчала. И наблюдала за мухой, которая кружила по комнате, нарушая трагическую тишину момента препошлейшим жужжанием. — Значит, — глухо произнесла вдова великого литератора, — вы… не собираетесь… возложить себя на алтарь… служения… — Не собираюсь. Воспоминания об алтаре заставили Евдокию поежиться. — Я так и знала. Это прозвучало обвиняюще, и, пожалуй, в день другой Евдокия, быть может, усовестилась бы. — Вы слишком молоды… неспособны осознать всю важность миссии… — Неспособна, — покаянно произнесла Евдокия. — Но вы… — Я? Я… я готова на все… ради гения… чтобы талант воспылал… на радость людям… отдать всю себя… — А он? — А он… он мне предложение сделать хотел… — Но не сделал? — Говорит, что без мамы нельзя… — Брунгилвда Марковна вздохнула. — И вас все время вспоминает… и я подумала… он к вам сватался, а вы отказали. — Просто поняла, что неспособна… всю себя — и на алтарь… — Это очень ответственно с вашей стороны, — одобрила Брунгильда Марковна. — Знаете, я шла сюда… я вас помню… вы показались мне крайне несерьезной особой… а ведь поэта каждый обидеть способен. У Полюшки очень тонкая нежная душа… и я решила, что ваш отказ его глубоко ранил, поэтому он и боится… думала, что если поговорю с вами… а вы с ним… — Вы хотите выйти замуж? Брунгильда Марковна смутилась. И покраснела. Краснеть она начала с подбородка, что мелко затрясся, выдавая волнение, в которое привел даму вполне себе невинный вопрос. Вдова известного литератора громко вздохнула. Выронила ридикюль. И, прижав ладони к бледным щекам, призналась: — Хочу… — За Аполлона? — на всякий случай уточнила Евдокия. — Да… поймите, он такой… милый… очаровательный… беззащитный в этом жестоком мире! Вот уж на беззащитного Аполлон походил слабо, но Евдокия кивала, четко понимая, что спорить с женщиной если не влюбленной, то всяко вознамерившейся сочетаться узами законного брака чревато. — И без меня он пропадет! — воскликнула Брунгильда Марковна и пожаловалась: — Он вчера конфеток переел. А я ему говорила, что ему много нельзя! Не послушал… и теперь обсыпало всего. — Ужас какой… — А намедни молока выпил порченого. И я ж говорила кухарке, что оно скисло, вылить надобно. Так нет ведь! Глупая баба блины затеяла… а Полюшка молочко и выпил… пить ему захотелось… самолично на кухню отправился… — Погодите! — Евдокия вытянула руку, обрывая рассказ, ибо заподозрила, что быть ему долгим и на редкость подробным. — Значит, вы хотите выйти за него замуж, а он не хочет делать предложение. И вы думаете, что виновата я, поскольку ему отказала? Так? Брунгильда Марковна не ответила, но лишь потупилась. — Знаете… у него ведь мама имеется… — Да, Полюшка мне рассказывал. Страшная женщина! Она слишком авторитарна! Полагаете, это из-за нее… и что мне тогда делать? |