Онлайн книга «Дивизион: Умножающий печаль. Райский сад дьявола (сборник)»
|
– О-о, оба-а-ажаю! – сказала она. Я предложил после ломбарда пойти в пивной бар неподалеку – там нас угостят свежим пивом и креветками. – О-о, оба-а-жаю! – сказала она. Потом мы пили холодное бархатное пиво, прикладываясь к бутылке андроповской водки «Экстра», именуемой трудящимися из-за безобразной этикетки «Коленвал», – это мне в виде мелкой взятки прислала художественный руководитель пивной Гинда Михайловна, которую мы из уважения называли Гнидой Михалной. А я объяснял Ирке, что, несмотря на службу в ментовке, я – интеллигент, либерал и демократ, и чем больше будет таких людей в силах правопорядка, тем скорее победит демократия. При этих словах Ирка говорила: – О-о, об-а-а-ажаю! Потом мы пошли пешком по бульварам ко мне домой на улицу Воровского, я непрерывно вещал какую-то возвышенную мракобесную чепуху, и все ее реплики и реакции в разговоре были похожи на вопли страсти в коитусе. – О-о!.. А-а-а!.. Ой-ей-ей! – говорила она. И я был страшно горд, что знаю так много мудреного, а она такая умная, что все это понимает. Потом пришли домой и, не говоря ни слова, мгновенно рухнули в койку, и тут выяснилось, что мы действительно замечательно понимаем друг друга. Хотя бы потому, что свое «о-о!.. а-а-а!.. ой-ей-ей!» мы орали хором. Ложки все-таки пропали в ломбарде. Ирка отдала мне квитанцию и поручила их выкупить. Ну а я, естественно, забыл. В ответ на мои вялые объяснения, что, мол, с одной стороны, сильно закрутился по службе, а с другой стороны, серебряные чайные ложечки – вещь мелкобуржуазная и не монтируется с нашим мироощущением интеллигентов и либералов, Ирка показала мне на экран телевизора. Там что-то судьбоносное вещал академик Лихачев, которого в те поры стали таскать по всем телеканалам как хоругвь. Наверное, из-за того, что рекламы прокладок и «сникерсов» на телике еще не существовало. – Интеллигент, наверное, тебя не менее, – сказала бесконечно печально моя нежно возлюбленная и единосущная. – Он, по-твоему, варенье к чаю пальцем ковыряет? Я замешкался, потому что к соревнованию со стареньким академиком, можно сказать, совестью нации, был не готов, и жена, покачав головой, подвела итог: – Дурак ты, Сережа… И звучало это не зло, а горестно. Окончательный диагноз. На этих забытых в ломбарде ложках я полностью утратил семейный авторитет, и ничто за долгие годы прожитой вместе жизни не могло разубедить Ирину, что я не бессмысленный растеряха и недалекий фраер. Мой отец, умный, злой, пьющий мужчина, сказал мне как-то недавно: – Ты с ней так долго живешь, потому что не любишь… И не любил никогда… – Не понял? – переспросил я. – А чего тут понимать? Если бы любил – убил бы к черту… Я глотнул янтарной жгучей выпивки, взял трубку, дымящуюся от гнева. Глупость какая! Ведь вся ее ярость из-за того, что я первым сказал – ухожу! И лишил ее возможности крикнуть: «Ты мне больше не муж, ты мне надоел, недотепа!» Мы просто давно равнодушно устали друг от друга. – Ира, я съехал из дома, – сказал я. – Ключи у тебя есть, можешь возвращаться в любое время… Она помолчала некоторое время, будто пробуя мои слова на вкус, потом сказала: – А я и не собираюсь уезжать из Лиона… – Что ты имеешь в виду? – удивился я. – Я устроилась на работу… – Ты? – обескураженно спросил я. – Я! – с вызовом крикнула Ирина. – Менеджером в одну российско-французскую фирму!.. Агентом по продажам… – Исполать! Поздравляю! А они знают, что я сотрудник Интерпола? Она вздохнула – не то злорадно, не то огорченно: – Сережа, ты больше не сотрудник Интерпола… – Да, ты права… Я теперь частное лицо… – Слушай, частное лицо, может так случиться, что я здесь задержусь. Ты ведь не претендуешь на часть нашей квартиры? – спросила она осторожно. – Нет, не претендую. А что? Что ты имеешь в виду? – Я хочу, чтобы Вася окончил лицей здесь, мне понадобятся деньги. Ты сможешь хорошо продать нашу квартиру и переслать мне деньги? – Я постараюсь… – Постарайся, Сережа, для семьи хоть в чем-то… И деньги обеспечь надежно… Чтобы не пропали… Чтобы с ними ничего не случилось… – Ира, я обещаю тебе не забывать ложки в ломбарде, – сказал я с искренним, но запоздалым раскаянием и подумал о том, что прослушивающий мой телефон опер уверен – все эти «ломбарды», «ложки» являются нехитрым шифром и обозначают что-то невероятно секретное. И наверняка очень ценное. – Я вместе с деньгами пришлю тебе серебряные ложки. Я их где-нибудь найду, как-нибудь выкуплю… Знаешь, я поздно сообразил, что ложки – важная в жизни штука… Я ими, забытыми, потерянными, так долго хлебал… – Сережа, похлебка была пустая… Не бери в голову… Ты ведь теперь свободен… И бросила трубку. Упал – отжался. Уснул засветло, очнулся – густой вечерний сумрак. Лена сидит на ковре рядом с диваном, смотрит мне в лицо, улыбается. Проснулся совсем и понял, что очень устал. – На закате спать вредно, – сказала Лена. – Голова будет болеть… – Чему там болеть? Лица кавказской национальности утверждают, что там кость… – Наверное, – засмеялась она. – У тебя там драгоценная, слоновая кость… Покрыта тайными хитрыми письменами… Как дела? – Недостоверно прекрасны. Боязно, что сглазят. Я теперь свободен… – В каком смысле? – осторожно спросила Лена. – Во всех. – Я сел на диване, обнял ее за плечи. – Вольную получил, купчая крепость сожжена, я теперь вольноотпущенник без надела… – От кого вольную? – уточняла моя любимая. – Ты что, уволился? – Вчистую! От всех! Хочешь посмотреть на отвязанного? – Слушай, отвязанный, – засмеялась Лена, – я надеюсь, что ты хоть одну привязанность сохранил… Я покачал головой: – Нет, любимая. Ты не привязанность. Ты – моя порочная, дурная, тайная страсть… – Не пугай! Экий маркиз де Сад сыскался! – Легла рядом со мной на диван и стала быстро, сладко, щекочуще целовать. А я в полузабытьи бормотал: – Ты – моя зависимость! Как наркота, как ширево! Как пьянь, как курево… – Поискать нарколога? – грустно усмехалась Лена и шептала, подсмеивалась: – Закодируем тебя – станешь как новенький, стерильный… Забудешь меня, все проблемы решатся, все станет легко и просто… Мне уже никогда не будет легко. А просто сейчас даже у кошечек не выходит. Не хочу открывать глаза, хочу жить в маре, блазне, в неподвижном сладком туманном дурмане. В хитиновой скорлупе. Закуклился. Любимая, я – потерявшийся в толчее людской ярмарки мальчонка. Обними меня, прижми крепче, утешь – пусть раскачает нас волна волшебной соединенности на старом, скрипяще-поющем под нами диване, который ты со смехом называешь «скрипкой». Хочу жить в беспамятстве. С тобой. |