Онлайн книга «В оковах страсти»
|
Ноги перестали держать меня. Я чувствовала, как Эрик взглянул на человека, стоявшего рядом, ощущала, как глухими сильными толчками билось его сердце, как напряглись мускулы. Он крепко держал меня, чтобы не поддаться искушению взяться за оружие. — Не могу произнести ни слова от ужаса увиденного, — со слезами в голосе прошептал человек, стоявший рядом, и спрятал свою бархатную шапочку под капюшоном. — Сердце мое разрывается на части… Не смей меня больше разыскивать, Юнглинг. Я больше не хочу вас видеть. — И Леви Ауреус — то был он — растворился в толпе. Языки пламени заплясали по дереву и уже подбирались к ногам приговоренных; они с жадностью пожирали фолианты, взметнулись вверх, светлые и горячие, потом за ними ничего не стало видно. Молящийся голос, пробивающийся сквозь огненную завесу, стал громче, нам слышались с той стороны отдельные слова-послания. — Слушай, Израэль, ты бессмертный наш Боже, бессмертный наш! И откуда-то пришел ответ: — Возлюби Господа Бога твоего всем сердцем твоим, и всей душою твоей, и всем разумением твоим. И тут же — многоголосое пение: — И отдай ему одного из сыновей своих и говори о них, когда ты дома и когда в пути. Пение, казалось, парило в воздухе. — В беде и радости. Спрятавшись где-то, еврейские братья воздавали вместе с ним, Нафтали, последнюю хвалу Богу. Словно слезы, слова капали с неба и охлаждали душу сгорающего… И тут нечеловеческий крик прорвался сквозь огонь, хриплый и загадочный, — это немой Тассиа, умирая, вдруг обрел голос, и крик его черной птицей метнулся прямо в небо, зависнув там бесконечно долго, пока, измучившись, не пропал в клубах пламени. Потрескивание и пощелкивание костра перекрывало все другие шумы, стон, рев, клокотание, а всепожирающий огонь подогревал зрителей, словно плавя песок у их ног. Над площадью, словно червь, распространился запах, поднимаясь с земли вверх. Отвратительный, сладкий и резкий одновременно, запах сожженного человеческого мяса. Он ловко пробивал себе дорогу между домами, проникая в каждый угол, поднимался, залезал под накидку, забивал нос и голову и, смешиваясь с жарой, камнем ложился на грудь; казалось, он обволакивал все тело, оставаясь в памяти навсегда, навсегда… Эрик подхватил меня под руки, когда я потеряла сознание от невыносимого смрада. Народ аплодировал палачу за мастерски проведенную казнь, и никому и дела не было до чужестранца с женщиной на руках, пробивавшегося сквозь ряды. * * * Кошмары мучили меня или это было действительностью? Омерзительно теплое животное, влажное, с отвратительным запахом, цепко держало меня в своих лапах, обдавая зловонным дыханием, и волосы у меня на голове вставали дыбом. Потом оно исчезло, и я пошла вдоль стены из холодной чистой воды. Снежинки падали вниз и холодили мне кожу и я хотела уже было вздохнуть полной грудью, но холод стал кусаться, царапать, как сосулька, хотел пробраться в мое сердце и остановить его — холодное как лед, холодное как смерть, как рука Эмилии на третий день — я дрожала, зубы мои стучали. Кто-то накинул на меня теплое одеяло. — Ты уверен, что нас никто не видел? — Я постою на страже, если это успокоит вас, господин. Слишком большим был переполох, чтобы кто-то заметил вас. А граф после проклятия даже не шевельнулся, вы сами видели. Голос смолк. Может, у них есть еще одно одеяло? — Принеси мне немного горячей каши. И придумай для хозяйки какую-нибудь байку, пока она не прислала своих служанок или не пришла сама, давай, иди! Я чувствовала, как Эрик тер мне руки, накинул на меня второе одеяло. Холод постепенно отступил. Лицо мое оттаяло, и мне удалось открыть отяжелевшие веки. — Моя воительница, ты напугала меня. Эрик сидел напротив на соломенном матрасе, руками убирая влажные волосы со лба. Руки его дрожали. Все было как в тумане. Я напряглась, ища у него ответа, но, не найдя его, отвернулась. Много позже я проснулась от громкого женского голоса: — Она благородная дама, ей нужен хороший уход и лекарь, господин…. — Но, кума, наш слуга разбирается в вопросах медицины. У моей жены от жары случился приступ слабости, скоро она поправится, поверьте мне. Принесите-ка нам еще кружку молока, если уж оказываете нам столь большое внимание. — Молока? Господи, да вы и представления не имеете, как ухаживать за больными! Для восстановления сил ей следует дать вина! Теплого вина и сделать кровопускание… — Хорошо, тогда принесите, кума, вина. Но самого лучшего из тех, что вам предложат. Что-то бормоча себе под нос, она спустилась вниз по лестнице, ругая свою дочь. Кто-то прикрыл дверь изнутри. — Нужно быстрее съезжать отсюда, пока старухе не пришло в голову сообщить об этом управляющему. — Рядом со мной раздался хруст пальцев. — Нет ли у тебя средства, которое могло бы быстрее привести ее в чувство? — Потерпите немного, господин. — Терпение! У нас нет времени на терпение, болван! Умеешь ты лечить или нет? Сделай же хоть что-нибудь, чтобы Элеонора проснулась! Элеонора… Это была я. Я уже проснулась и слышала их разговоры. Когда в этот раз я открыла глаза, то сразу вспомнила обо всем. Небольшое помещение с сундуком, мерцающая масляная лампа, бледное лицо Германа и рядом со мной — утомленный бессонной ночью Эрик… — Элеонора… о боги, ты пробудилась? Любимая, взгляни на меня. Как себя чувствуешь? Я посмотрела на Эрика и, проморгавшись, ясно представила себе картину: человеческое тело в ярком, резком цвете, горящий факел… — Нафтали, — хрипло прошептала я. — Нафтали. — Это прошло, Элеонора, прошло. Он взял меня на руки и стал поглаживать, а я, закрыв глаза, прижалась к нему, чтобы сцены прошедшей казни, как водопад проносящиеся в моей голове, совсем не лишили меня рассудка. — Не бойся, дорогая, Герман принесет тебе бокал вина, и ты почувствуешь себя лучше. Глаза тщедушного слуги замигали, когда он появился с бокалом в руке и протянул его мне. — Пейте, госпожа, оно успокоит вашу голову. Лекарства, которые Герман подмешал в вино, имели странный горьковатый привкус и подействовали сразу, дрожь прошла. Прижавшись к плечу Эрика, я почувствовала на спине его крепкие руки, и мне удалось расслабиться. Он положил меня на соломенный матрас и накрыл одеялом. Я чувствовала в низу живота какое-то движение, которое пугало меня до тех пор, пока я не поняла, что это не боль, которую я испытывала раньше. Мягкое покалывание, похожее на подбрасывание рукой мяча в игре или на то, как кто-то поворачивался, чтобы лечь поудобнее… — Почему ты ничего не сказала мне? Я открыла глаза. Он смотрел мне прямо в сердце. |