Книга В оковах страсти, страница 96 – Дагмар Тродлер

Эрик стоял в темном углу своей каменной тюрьмы, возле стены, и очертания его фигуры были расплывчаты, как тень. И лишь когда глаза мои привыкли к полутьме, я заметила, что он, положив руки на скалу, несильно бился головой о камень. «Он лишился рассудка, — пронеслось в моей голове, — он сошел с ума!» Вздохнув, он обернулся и с закрытыми глазами прислонился спиной к стене. Я быстро оглянулась, но именно в этот момент дверь со скрипом закрылась. Нафтали заставил меня остаться здесь.

— Т-ты уже лучше себя чувствуешь? — сдавленным голосом спросила я.

В темноте мне показалось, что он шевельнулся, но нет, я ошиблась, он стоял неподвижно.

— Нет.

Молчание. Я почувствовала, как во мне внезапно стала подниматься волна гнева.

— О, тогда…

«Я ненавижу тебя, — подумала я. — Когда ты наконец исчезнешь из моей жизни?..»

Я вновь посмотрела наверх, он стоял передо мной с красным от злости лицом.

— Что вы, собственно, себе вообразили, уважаемая графиня? — напустился он на меня. — Мне известно, что произошло, что вас оболгали! Это была расправа, вас подозревали в колдовстве…

— Перестань! — воскликнула я. — Я больше ничего не хочу слышать об этом!

— Мне все известно! Еврей должен был рассказать мне обо всем в мельчайших подробностях! — Глаза его метали молнии. — Я знаю об упреках и о том, чей злой язык был всему виной! Skalli, eitrormi, prifisk han aldri! — Он сплюнул и приблизился ко мне на один шаг. — Я даже знаю, кому вы обязаны судом Божьим — этому высокомерному, дерзкому глупцу с вечно задранным носом, расфуфыренному как павлин. Хорош, нечего сказать, коли отдает такие распоряжения! И вы осмеливаетесь утверждать, что ничего не случилось?

Его слова разозлили меня.

— Ты не должен знать всего.

И я уже намерилась уйти, но он стал удерживать меня.

— Кто-нибудь догадывается, что я жив?

Я высвободила свою руку. Эрик заходил по пещере. Мне хотелось выть от отчаяния.

— Благородство! Я бы показал им, что такое истинное благородство, и они не осмелились бы опускать невинную девицу в воду! Эх ты, я ведь единственный, кто может под присягой подтвердить твою невинность! Но тебе, глупой, все необходимо делать самой. И что из этого получается? Это чуть не стоило тебе жизни, а я тем временем, сидя в этой дыре, чуть не лишился рассудка…

— С каких это пор ты начал за меня так волноваться? — С издевкой спросила я и поправила на голове платок.

Эрик стоял в полутьме и молчал.

— Я беспокоился. — Он подошел ближе. Голос его изменился. — От страха чуть ли не на стену полез.

Когда на его лицо упал свет, я заметила, что он улыбался.

— Спроси еврея, он подтвердит. — Улыбка его стала шире, и он глубоко вздохнул. — Я и не думал, что это чувство когда-нибудь завладеет мной, но я люблю тебя, Элеонора. О божество Тор, люблю тебя. И разве я не имею права волноваться о тебе?

Я точно онемела, не в силах сказать ни слова.

— Ты не веришь мне? — смущенно спросил он.

Руки его были влажными и слегка дрожали, когда он положил их на мою руку.

— Останься, выслушай меня! Пожалуйста, пойдем в сад, здесь мне не хватает воздуха. Прошу, пойди со мной и послушай меня, Элеонора. Хотя бы ненадолго.

Я отвернулась, не желая его видеть, но ничего не смогла с собой поделать, его незащищенность, искренность в голосе сломили меня, колени мои задрожали.

— Веди.

Он отпустил меня.

— Подарите мне мгновение вашего бесценного времени, а потом вам уже не нужно будет приходить сюда. Обещаю вам… обещаю вам… все что захотите. Всего лишь несколько минут, графиня.

Я видела, как нелегко ему дается спокойствие, читала в его взгляде боязливый вопрос, последую ли я за ним. Он ждал меня в расщелине скалы, помог мне пробраться через нее и привел в сад. Сердце мое бешено забилось, когда он опустился рядом на рогожу, расстеленную у пруда.

— Я глупец… — Он покачал головой и немного беспомощно улыбнулся мне. — Едва нахожу слова — у меня помутилось сознание.

— Не играй со мной, — пробормотала я и сцепила пальцы рук.

— Я не играю… — Я почувствовала, как он смотрит на меня долгим неподвижным взглядом и успокаивается. — Я не играю, повторил он.

Утренний ветер зашумел в деревьях, и можно было услышать движение каждого листа.

— Несчетное число раз я проклинал себя, — тихо начал он наконец. — Каждый день. Каждый божий день. По утрам я просыпался оттого, что вы снились мне, а вечерами не мог заснуть, потому что думал о вас, Элеонора, я люблю тебя с тех самых пор, как увидел впервые. В тот день в сыром логове крысы уже собирались сожрать меня… Я уже не мог сопротивляться им, потому что конец мой был близок. Твой отец знает толк в том, как унижать людей, чтобы, обессилив, измотав их, ослабить сопротивление. Он одержал надо мной победу, я уже не мог больше сопротивляться и хотел лишь одного — умереть. — Он взъерошил волосы, переполненный воспоминаниями. — Когда ты возникла передо мной, я поверил в то, что Асгард услышал мои мольбы. Я подумал, что сестры Одина пришли за мной. Но твой плащ, он был таким настоящим, как и ты сама, существо из плоти и крови, дорогой мех таким же мягким, как и твоя кожа, до которой мне удалось едва дотронуться один-единственный раз, — полночи я гладил этот мех, Элеонора, и уже тогда почувствовал в себе желание жить, возвращение сил. Всякий раз, когда еврей потчевал меня своими лекарствами, я представлял себе, как буду разыскивать и найду тебя. Но после, когда Нафтали поведал о том, что граф намеревался сделать со мной, я дал себе клятву убить всех членов этой семьи. Я жил лишь мыслью о мести, именно она давала мне силы. А потом… потом в тот проклятый всеми богами день пришла ты, ты, Элеонора, ты… дочь этого… этого… — Голос его срывался. — Он навсегда разрушил мою жизнь — сколько раз я брал в руки нож, чтобы убить его, но не смог. Не смог сделать этого! О, как же я презирал себя за это!

На лицо его нашла тень, очертив морщины и складки, показав его постаревшим прежде времени.

— Конюх провинциального рыцаря влюбляется в дочь своего заклятого врага — что за финал для последнего отпрыска Юнглинга!

— Перестань!

Губы мои дрожали. Почему он все еще так обижает меня, почему?

— Дай мне закончить, Элеонора, позволь высказаться до конца. Ты была хранительницей моего плена, хозяйкой моего подземелья, а твое лицо… — дрожа всем телом, он коснулся моего лица… Твое лицо было моими оковами, путами. Я ни на шаг не отходил бы от тебя, если бы ты не прогоняла меня. Клятву, которую я тебе дал, я написал своей кровью, ты помнишь? И писал ее каждый новый день, когда только видел тебя, несмотря на ненависть, пожиравшую меня, ненависть к своему бессилию, к твоему отцу, к его произволу — и к тебе и твоим людям, которые меня, как кусок дерьма…