Книга Когда бабочке обрывают крылья…, страница 9 – Светлана Мерцалова

Да, тоскливо, да, Денис, я тоже.

От одного имени у меня зашлось сердце. Оленька разговаривала с Денисом! Так спокойно! Лениво кокетничает, разве что не зевает.

– Денис звонил, – бесцветным голосом сообщила она. – У тебя есть парень?

– Нет.

Она что, смеется надо мной?

Оленька прошлась по мне взглядом, изящно выгнув бровку, словно удивляясь моему уродству. На мне сегодня фиолетовое платье, и этот цвет особенно грубо подчеркивал мой мерзкий цвет лица.

– Тебе бы хотелось иметь парня? – усмехаясь, спросила она.

Легко красавице унижать, надменно намекая об уродстве. Ты бросаешь мне вызов, милая? Твой выбор! Но ты забыла, что боль и унижение вызывают желание мстить.

На столике лежал баллончик с бронхолитиком. Мне сразу припомнился сон Оленьки. Был ли он вещим? Ведь от меня всего можно ожидать. Для чего-то я пришла сюда.

Придвинувшись, я незаметно положила его себе в карман. В тот момент Оленька разглядывала свои ноготки.

– Не думала об этом, – ответила я.

– Ты никогда не влюблялась? – Оленька потянулась и зевнула.

Полы халатика распахнулись, выставив на обозрение ее наглую, похотливую красоту. Я сидела и смотрела на нее – хрупкую, капризную, с тонкими запястьями и лодыжками, ненавидя больше смерти.

– Нет, – солгала я.

– И правильно. Я не знаю теперь, как от Дениса избавиться, – вздохнула Оленька. – С радостью бы, но как? Он мне прохода не дает. Тебе хорошо – таких проблем нет.

При мысли, что еще недавно они вместе лежали в постели, и, выгибаясь, она стонала от наслаждения под ним, у меня помутилось в голове. Неужели она и дальше будет жить, как ни в чем не бывало? Сводить с ума, разрушать чужие судьбы? В течении последних недель я только и делала, что проклинала Оленьку, решив, что не успокоюсь до тех пор, пока не прикончу гадюку.

– Тебе нравится Денис? Сознайся, – с хитрой улыбкой спросила Оленька.

С садистским удовольствием она смакует этот разговор и мою растерянность. Не думала, что однажды удастся кому-то выбить почву у меня из-под ног.

Я прошипела:

– Какой ты хочешь услышать ответ?

– Никакой, – испуганно прошептала Оленька. – Не нужно отвечать.

– Нет, ты врешь. Что ты хотела услышать, радость моя? – глядя ей в лицо, глухо спросила я. – Что молчишь?

– Извини, мне нужно в ванную, – тяжело дыша, прошептала Оленька. – Вода еще не остыла.

– Точно не остыла?

– Думаю, что нет, – она внимательно разглядывала стол.

– Прекрасно, – потирая руки, сказала я.

Я видела, что она начинает задыхаться и ищет свое лекарство:

– Потеряла что-то?

– Да. Ингалятор. Когда я нервничаю, то у меня начинаются спазмы.

– Нужно прыснуть, а то как бы чего не случилось, – на последних словах понизив голос, согласилась я.

Оленька, вздрогнув всем телом, прошептала:

– Он был здесь, а другой закончился…

– Этот был единственный? – спросила я, и в моем голосе явно прозвучали радостные нотки.

Она кивнула, не понимая моей радости.

– Не ищи, счастье мое, он у меня, – сообщила я. В ее глазах застыл безумный страх. Она поняла цель моего визита.

– Ты когда-нибудь задумывалась, красивенькая дрянь, хоть ты не из тех, кто напрягает мозги, если ты вообще их включаешь. Представь на секунду себя в моей шкуре. Жутко? Я же должна жить с этим. Мне и так тошно, а тут такие занозы, как вы – подкалывают, смеются.

Тебе не приходило в голову, что я тоже могу чувствовать, обижаться, страдать. Даже у такого урода есть чувства. Что подняла бровки? Удивила тебя? Ты-то принимала меня за пугало в огороде, не так ли? А оно взяло да заговорило.

– Неправда! Я не хотела никого обижать, – заикаясь, прошептала Оленька.

– Не хотела, но обидела, как всегда. Я старалась пропускать ваши выпады мимо ушей, но знаешь, как трудно сохранять спокойствие, когда удавить готова, – я придвинулась к ней. – От сплетен ваших выворачивало. Слушать вас, что наступать в кучу дерьма.

Меня как понесло. Я говорила, не останавливаясь, выплескивая все, что копилось годами. Если долго молчать, то слова и мысли зарываются глубоко внутрь, и высвободить их оттуда подчас невозможно. И я, молчавшая всю жизнь, сейчас наслаждалась каждым своим словом:

– Сознаюсь тебе, ведь ты все равно уже никому ничего не расскажешь, моя тайна умрет с тобой.

Оленька поняла: я здесь для того, чтобы прихлопнуть ее. Она глядела на меня с беспомощным ужасом, искривленное судорогой лицо посерело. Насладившись ее страхом, я продолжала добивать:

– Я люблю Дениса, зная, что он для меня недосягаем. Люблю по-настоящему, не как вы, мелкие душонки. Моя любовь навсегда останется чистой и незапятнанной, ведь мы никогда не окажемся в одной постели. Это вы, потаскушки, барахтаетесь под каждым, а я девственна, такой и останусь до смерти. Сознаюсь, что мне грустно, ведь мне не почувствовать тяжесть его тела и вкус поцелуев. Тут нет ничьей вины. Он мужчина, а значит – слеп. Он видит лишь внешнюю красоту: ни ум, ни душа не ценятся без смазливой мордашки. Что ты дернулась? Сомневаешься в том, что у меня есть душа?

Оленька смотрела на меня широко раскрытыми глазами, не веря в реальность происходящего. Лицо исказила гримаса, темные круги очертили глаза, вены на висках вздулись.

Вы спросите меня, что чувствует убийца перед тем, как совершить преступление? А ничего. Я думала, что буду нервничать, испытывать страх, сходить с ума, – ничего подобного. Лишь ненависть и желание почувствовать холод мертвого тела. Оленька в моих руках совершенно беспомощная, и я могу сделать с ней все, что захочу.

Ее взгляд молил о пощаде. Я слышала ее свистящее дыхание астматика, видела, как она терзается от боли.

Ты ответишь мне за всех! Я – Бог карающий и милующий, а ты – лишь безвольная игрушка в моих руках!

От нее повеяло смертью. Глаза, потеряв свой блеск, потухли и остекленели, кожа покрылась сеткой мелких морщин.

Все мы в душе садисты и не прочь помучить того, кто зависит от нас, я не исключение. Скажу больше, что тот, над кем издевались всю жизнь, сам однажды возжаждет поиздеваться над ближним, сделав это с изощренной жестокостью:

– Ты готова? Шоу начинается! Сегодня я заказываю музыку! На этот раз она будет похоронной!

Я негромко просвистела похоронный марш Шопена. В глазах Оленьки была боль, но меня же это лишь подхлестнуло. Я внимательно следила за ней. Она перекатилась на бок, затем на спину, задыхаясь и пытаясь схватить воздух, если не ртом, то хотя бы руками. Лицо исказилось, тело свело судорогой. Я прислушалась. Что это? Предсмертный хрип? Не испытывая ни малейшей жалости, прижала ее к себе. Чувствуя пульс, медленно затухающий, я стирала с нее пыльцу, и это было сродни оргазму.