Книга Только один год, страница 27 – Гейл Форман

Она смеется.

– Я уверена, что хорошо.

– Правда?

– Ага. У меня на это интуиция, как у Супермена. – Кейт достает пачку жвачки, берет пластинку и предлагает мне. На вкус она как тальк с кокосами, в животе у меня еще урчит, а это не нравится ему больше. Я выплевываю.

– Мерзость, да? К ней почему-то так привыкаешь. – Она берет себе еще одну пластинку. – И как так вышло, что голландец играл в шекспировской пьесе на французском языке?

– Я путешествовал. Деньги кончились. Это было в Лионе. Там я познакомился с ребятами из труппы «Партизан Уилл». Они в основном ставили его на английском, но режиссер там слегка… эксцентричная, и она решила, что мы сможем обойти другие уличные выступления, давая Шекспира на местном языке. Она набрала народ, кто смог бы сыграть «Много шума из ничего» на французском, но Клаудио познакомился с каким-то норвежцем и сбежал; все остальные уже и так взяли по две роли, так что им нужен был хоть кто-то, кто знает французский. Я знал.

– А до этого ты Шекспира не играл?

– Вообще ничего не играл. Я путешествовал с труппой акробатов, я не шутил, когда я сказал, что так сложилось «случайно».

– Но после этого же ты играл в других пьесах?

– Да, «Много шума» провалилась, но Тор поняла это только с четвертого раза. Потом мы переключились обратно на английский, и я остался в труппе. Деньги были достойные.

– Ах, так значит ты из этих. Играешь Шекспира только ради денег, – прикалывается она. – Шлюха.

Я смеюсь.

– Ну а еще что за пьесы?

– «Ромео и Джульетта», естественно. «Сон в летнюю ночь». «Все хорошо, что хорошо кончается». «Двенадцатая ночь». Все любимицы толпы.

– Обожаю «Двенадцатую ночь»; мы как раз обсуждаем возможность поставить ее в следующем году, когда время освободится. У нас недавно закончился двухлетний прокат «Цимбелина» в театрах Офф-Бродвея, теперь ездим с ним по другим городам. Знаешь эту пьесу?

– Я слышал о ней, но не видел.

– Она милая, такая смешная и романтическая, там много музыки. Ну, у нас, по крайней мере.

– У нас было так же. В «Двенадцатой ночи» играл целый оркестр барабанщиков.

Кейт бросает на меня взгляд искоса.

– У нас?

– У них. У «Партизана Уилла».

– Похоже, шлюшка влюбилась в своего сутенера.

– Нет. Я не влюбляюсь.

– Но скучаешь?

Я качаю головой.

– Теперь у меня другая жизнь.

– Вижу уж, – какое-то время мы едем молча. – И часто у тебя так? Другая жизнь?

– Наверное. Я просто много путешествую.

Кейт настукивает какой-то слышный только ей ритм по рулю.

– Или наоборот, много путешествуешь, поскольку это позволяет тебе бросить старое.

– Может, и так.

Она снова смолкает.

– И сейчас ты тоже стараешься что-то забыть? Это привело тебя в огромный город Вальядолид?

– Нет. Туда меня привел попутный ветер.

– Что? Как полиэтиленовый пакет?

– Я предпочитаю думать, что я корабль. Парусник.

– Но ведь парусниками ветер не управляет. Это просто энергия. Тут есть разница.

Я смотрю в окно. Со всех сторон джунгли. Я снова перевожу взгляд на свою попутчицу.

– А можно убежать от чего-то, когда не уверен, что это вообще было?

– Можно бежать от чего угодно, – отвечает она. – Хотя, похоже, у тебя все действительно запутано.

– Да, – соглашаюсь я, – запутано.

Кейт не отвечает, и молчание растягивается, мерцая, как лежащая перед нами дорога.

– Да и долго рассказывать, – добавляю я.

– Нам и ехать долго, – отвечает она.

Есть в Кейт что-то такое, что напоминает мне Лулу. Может, дело в том, что она тоже американка, или в том, как мы встретились – во время путешествия, за завтраком.

А еще мы с ней расстанемся через несколько часов и не увидимся больше никогда. Терять мне нечего, поэтому я рассказываю Кейт всю историю того дня, правда, не так, как рассказывал Брудье и пацанам. Тор всегда повторяла, что выступать нужно перед определенной аудиторией. Может, поэтому я говорю ей даже о том, чего не сказал – просто не смог – доверить ребятам.

– Она меня как будто бы поняла, – говорю я. – Прямо с ходу.

– Как это?

Я рассказываю о том, как Лулу подумала, что я ее бросил в поезде, когда задержался в кафе. Как она истерически засмеялась, а потом, ни с того ни с сего – я еще поразился ее честности – поделилась опасениями, что я сошел с поезда.

– А ты собирался? – У Кейт прямо глаза на лоб полезли.

– Нет, нет, конечно, – отвечаю я. Это правда, но мне до сих пор стыдно думать о том, что я планировал сделать потом.

– Так как именно она тебя разгадала?

– Она сказала, что не понимает, как я мог пригласить ее в Париж без какой-либо задней мысли.

Кейт смеется.

– Не думаю, что твое желание переспать с симпатичной девчонкой можно считать задней мыслью.

Я, естественно, хотел с ней переспать.

– У меня был другой скрытый мотив. Я предложил ей поехать в Париж, потому что не хотел возвращаться в Голландию.

– Почему?

У меня снова становится плохо с животом. Брама больше нет. Яэль практически тоже. Хаусбот – распишусь, и тоже не будет. Я выдавливаю улыбку.

– Эта история куда длиннее, а я еще ту не закончил.

Я пересказываю историю про двойное счастье, услышанную от Лулу. Про китайского парнишку, который шел сдавать важный экзамен, а по пути заболел. О нем позаботился какой-то врач с гор. Его дочь сказала ему часть какого-то непонятного стихотворения, а потом, после успешного ответа на экзамене, император тоже произнес какие-то странные строки. Тогда парень понял, что это части одного и того же стихотворения и повторил их. Император возрадовался и дал ему работу, а он вернулся и женился на той девчонке. Получилось двойное счастье.

«Зеленые деревья стоят под весенним дождем так близко к небу, а небо над ними так мрачно. Красные цветы покрывают землю от края до края так, как будто вся земля окрашивается в красный цвет после поцелуя». Такое там было стихотворение. Когда Лулу рассказала мне эту легенду, она сразу показалась мне знакомой, но раньше я ее не слышал. Неизвестная, но знакомая. К этому времени у меня было такое же впечатление и о Лулу.

Я рассказываю Кейт и о том, как Лулу спросила, кто обо мне заботится – как будто и так знала ответ, – а потом позаботилась сама. Она защитила меня от скинхедов. Бросила книжку. Это их отвлекло, и нам удалось сбежать, но ее поранили. Даже сейчас, несколько месяцев спустя, когда я вспоминаю порез на ее шее от брошенной бутылки, мне становится плохо. И стыдно. Но в этом я Кейт не признаюсь.