Книга Смертельный треугольник, страница 11 – Фридрих Незнанский

— Кажется, она советовалась с нашим семейным доктором, но он живет в Киеве. Михаил Яковлевич Рубин.

— Он может знать про снотворное и прочие частные обстоятельства ее душевного здоровья, верно?

— Вот что значит настоящий адвокат! — Она посмотрела на него с нескрываемым восхищением.

— Не подлизывайтесь, я еще ничего не сделал. У вас есть его координаты?

Она достала электронную записную книжку — дитя современного мира — и, немного пощелкав кнопочками, продиктовала Гордееву телефон киевского семейного доктора.

— Спасибо… Значит, вы редко виделись, несмотря на то что она была в Москве?

— Увы, так уж вышло. Кто мог знать, что эти восемь недель — последнее, что ей осталось? Я бы тогда ни на шаг от нее не отходила.

— Яна, скажите откровенно, вы были близки с сестрой? Вы не были в ссоре на момент ее гибели? Как часто вы ссорились?

— Мы вообще не ссорились! — возмутилась девушка.

— Так уж и вообще?

— Мы слишком нечасто для этого виделись, чтобы так бездарно тратить время.

— Иногда родственники редко видятся именно в силу плохих отношений.

— Это не наш случай, — запротестовала Яна. — Спросите кого хотите!

— Кого, например?

— Да хоть того же Рубина!

— Спрошу непременно, — пообещал Гордеев. — Значит, вы с сестрой были близки?

Яна задумалась:

— Раньше — очень. Но… у нас все-таки большая разница в возрасте — почти пятнадцать лет.

— Иногда это, наоборот, помогает сблизиться, — заметил Гордеев.

— Наверно, мы просто не успели. Я жила с отцом в Киеве, а она уже много лет была в Москве — снималась в кино, играла в театре. Потом у нее и международная карьера началась. Да вы, наверно, знаете. А когда я сюда перебралась — она опекала меня в профессии, это правда. И конечно, все то, что со мной происходит, ей было небезразлично — факт. Но так, чтобы мы делились друг с другом личной жизнью…

— Что, неужели совсем никогда? — прищурился Гордеев.

— Ну бывало, конечно, — созналась Яна.

— Ладно, вернемся к этому при необходимости, — не стал вдаваться в нюансы адвокат. — Вы сказали, что жили в Киеве. Расскажите про вашу семью: кто ваши родители, чем они занимаются?

— Они уже умерли.

— Извините, я этого не знал. Давно?

— Мама — давно, я ее почти не помню. А отец — два года назад. Тогда я окончательно перебралась в Москву.

— Чем они занималась?

— Мама была оперная певица. Наверно, Мила пошла в нее. У нее ведь были значительные вокальные способности…

— Подождите, но ведь это вы играли в мюзикле, если я правильно понял?

— Ну что вы, — засмеялась Яна, — какое там пение! Так, чужая фонограмма в основном… Только я этого вам не говорила, имейте в виду.

— Я — могила, — заверил Гордеев, хотя, конечно, ничего принципиально нового про отечественную эстраду он сейчас не услышал. — А отец?

— Наш папа был знаменитый инженер-мостостроитель, кучу мостов по всей стране построил, я СССР имею в виду, — уточнила она. — Но в последние годы он уже из Киева никуда не выезжал, преподавал в основном. Я знаю, что Милка предлагала ему перебраться в Европу, а то и в США, говорила, что он там запросто работу найдет, в каком-нибудь Гарвардском университете сможет лекции читать… Но он не хотел, говорил, что ему и в Киеве неплохо, говорил, что хочет быть ближе к маме. Так и получилось…

— Как ваш отец относился к Миле?

— Он ее обожал, — не колеблясь, сказала Яна.

— Она была его любимицей?

— Нет, — после паузы сказала она. — Раньше мне так казалось. Но это было потому, что я жила вместе с ним, а она была на расстоянии. А потом я тоже стала надолго уезжать — в Москву — и все поняла.

— Это называется жизненный опыт.

— Ну вроде того…

— У вас есть еще какие-нибудь близкие родственники?

— В Киеве есть тетки со стороны матери, но я с ними не общаюсь.

— А Мила общалась?

— Тоже нет… Да, еще одна вещь… — Она замялась. — Я думаю, вы сыщик опытный и все равно сможете это сами выяснить, так что…

— Я не сыщик, — прервал ее Гордеев, — я адвокат.

— Ну неважно. В общем, у нас дома были картины. Не очень много, но… это русский авангард начала века. Малевичи там всякие, может, знаете?

— Однако! — пробормотал Гордеев.

— А вот я не очень в этом разбираюсь, да они мне никогда и не нравились. Это отец собирал. Кое-что ему еще по наследству досталось. В общем, я продала эту коллекцию, когда… ну после его смерти, через полгода, когда вступила в права наследства, так, кажется, это называется, да? Оказалось, что они стоили кучу денег.

— Еще бы, — усмехнулся Гордеев.

— Представляете? — со смехом сказала она. — Отец же мне все завещал, у Милки и так все было в порядке. В общем, я с ней посоветовалась, она особенно не вникала даже, говорит, хочешь — продавай, мне, мол, по фигу. Я и продала, а чего церемониться? Живопись меня не очень волнует. Вот, так что деньги у меня есть.

— Кроме того, вы — наследница всех денег, оставшихся после смерти старшей сестры? — спросил адвокат.

— Единственная, — тихо уточнила Яна.

— Ага. А сестра ваша была очень богата. Так что труд адвоката будет щедро оплачен?

— Обязательно быть таким циничным?

— Иногда это помогает в работе, — честно признался Гордеев. — Но извините, если что не так. Так к чему вы мне все это говорите?

— Чтобы вы не сомневались в моей кредитоспособности.

— Вы меня с самого начала в ней заверили, — напомнил Гордеев.

— Ну да, конечно, — немного смутилась она. — Я не то хотела сказать. Видите ли, я не все картины продала из папиной коллекции. Там осталась одна, которую никто не захотел брать, и она у меня здесь, в Москве. Я просто подумала, раз вы так относитесь к этой живописи, может, вы захотите взять ее в качестве гонорара? Деньги деньгами, но картина — это все-таки хорошее вложение капитала, согласитесь, если она вообще чего-то стоит, то со временем в цене обыкновенно растет, верно? А деньги, напротив, часто девальвируются.

— Какая вы грамотная барышня.

— Снова иронизируете?

— Ничего подобного. Я, конечно, не против держать у себя дома хорошую живопись, но тут весь вопрос в художнике. Да и кстати, если это, как вы говорите, русский авангард начала века, то как же вы вообще перетащили картину через границу? По-моему, ни одна страна такого не позволит.

Маевская хихикнула:

— Вы не поверите, Юрий Петрович. Я просто ехала поездом и положила ее в свою дорожную сумку. Ее никто не досмотрел. Я же не знала, что вывожу национальное достояние. Это мне потом уже здесь, в Москве, знакомые объяснили. Я так смеялась.