Онлайн книга «Кошка на раскаленной крыше»
|
БОЛЬШОЙ ПА: Каким? БРИК: Отвращение! (Раздается мелодичный бой часов. Большой Папа бросает короткий неистовый взгляд.) Ну, как насчет виски? БОЛЬШОЙ ПА: Отвращение к чему? Ответь сначала. Бессмысленно питать отвращение неизвестно к чему. К чему ты питаешь отвращение? Скажи, к чему? БРИК (пытается подняться с пола, цепляясь за кровать): Хорошо. Постараюсь. (Большой Папа наливает виски и торжественно подносит Брику. Молчание. Брик пьет.) Ты когда-нибудь слышал слово «ложь»? Знаешь, что оно означает? БОЛЬШОЙ ПА: А что, тебе кто-нибудь врал? ДЕТИ (хором за сценой нараспев): Мы хотим Большого Папу! Мы хотим Большого Папу! ГУПЕР (появляется в дверях на галерее): Большой Папа, дети зовут тебя. БОЛЬШОЙ ПА (грубо): Гупер, выйди. ГУПЕР: Извини. БОЛЬШОЙ ПА (захлопывает за ним дверь): Кто тебе врет? Мэгги? БРИК: Не она. Это не имеет значения. БОЛЬШОЙ ПА: Так кто же и о чем тебе врет? БРИК: Никто и ни о чем… БОЛЬШОЙ ПА: В чем же тогда дело, черт побери? БРИК: Все, все вокруг. БОЛЬШОЙ ПА: Что ты трешь лоб? Голова болит? БРИК: Нет. Я пытаюсь… БОЛЬШОЙ ПА: …собираться с мыслями. Но ты уже не можешь. Твои мозги проспиртованы, пропитаны на сквозь. (Вырывает стакан из рук Брика.) Что ты, черт возьми, можешь знать о лжи? Да я книгу мог бы о ней написать, и все равно всего бы не высказал. Даже близко бы не подошел. Страшно подумать, сколько раз я мирился с ложью. А притворство? Говоришь не то, что думаешь, делаешь не то, что чувствуешь. Или вот, делаю вид, будто люблю жену, а на самом деле вида ее не терплю. Это после сорока – то лет. Врал, даже когда лежал на ней… Притворялся, что люблю Гупера, сукина сына, жену его Мэй и его пятерых ублюдков, орущих, как попугаи в джунглях. Господи, да мне смотреть на них тошно… А церковь! Всего выворачивает, стоит прийти в церковь, но я хожу. А эти клубы! Масоны!… А светское вращение. Дерьмо! (Боль заставляет его скрючиться, он опускается в кресло, голос становится мягким и хриплым.) А вот тебя я люблю, сам не знаю, за что. Всегда уважал и любил тебя и еще свою плантацию, свое дело, за то, что оно сделало меня человеком. Вот тебе и вся правда… А жизнь свою прожил во лжи и рядом с ложью!.. Почему ты не можешь жить так?… Придется, черт возьми, ведь кроме лжи и фарисейства в жизни ничего нет. Если есть что другое, скажи. БРИК: Есть. Есть еще одна штука, с которой можно жить. БОЛЬШОЙ ПА: Какая же? БРИК (поднимая стакан): Виски… БОЛЬШОЙ ПА: Это не жизнь. Это бегство от жизни. БРИК: А я и хочу убежать от нее. БОЛЬШОЙ ПА: Тогда застрелись. Я все – таки скажу тебе кое – что. Еще совсем недавно, когда я думал, что дни мои сочтены… (Эту речь он произносит в стремительном темпе.) …я решил оставить тебе мое дело. Гупера и Мэй я ненавижу, знаю, что они платят мне тем же, а пять их маленьких обезьян мне противны, потому что – копия родителей. Почему я должен двадцать восемь тысяч акров богатейшей земли отдавать Гуперу в наследство? Почему? Но, с другой стороны, Брик, почему я должен, черт возьми, облагодетельствовать болвана, присосавшегося к бутылке? Любил я его – не любил? Почему? Когда он теперь сущий балласт? Нравственный урод? БРИК (улыбаясь): Понимаю тебя. БОЛЬШОЙ ПА: Если правда понимаешь, значит, ты умней меня, потому что мне совершенно ничего не понятно, я тебе вот что скажу. Я еще не составил завещания! Слава Богу, теперь срочности нет. Можно обождать. Но ты возьмешь себя в руки или нет? БРИК: Может быть. БОЛЬШОЙ ПА: И тебя это не волнует? БРИК (хромая, идет к галерее): Нет, не волнует… А не пойти ли нам поглядеть фейерверк, ведь это в честь твоего дня рождения, а заодно глотнем свежего воздуха. Он останавливается в дверях галереи. В небе вспыхивает зеленые и золотистые огни фейерверка, освещая все вокруг. БОЛЬШОЙ ПА: Погоди!.. Брик… (Его голос прерывается, внезапно он становится застенчивым, почти нежным. Жесты сдержаны.) Давай не останавливаться на полпути. Доведем разговор до конца. Хоть сегодня. У нас всегда что – то оставалось недосказанным. Наверное, потому, что каждый не был достаточно честен друг с другом… БРИК: Я никогда не лгал тебе, папа. БОЛЬШОЙ ПА: А я? Когда – нибудь лгал тебе? БРИК: Нет. БОЛЬШОЙ ПА: Значит, есть по крайней мере два человека, которые никогда не лгали друг другу. БРИК: Но мы не говорили откровенно. БОЛЬШОЙ ПА: Попробуем теперь. Ты говоришь, что пьешь, надеясь убить в себе отвращение ко лжи. БРИК: Ты просил сказать, почему я пью. БОЛЬШОЙ ПА: Но разве виски – единственное средство убить это отвращение? БРИК: Теперь да. БОЛЬШОЙ ПА: Но так ведь не было? БРИК: Тогда я был еще молод и верил. Человек пьет в надежде забыть, что он уже не молод и ни во что больше не верит… БОЛЬШОЙ ПА: Во что ты верил? БРИК: Верил… БОЛЬШОЙ ПА: Но во что? БРИК (упрямо): Верил. БОЛЬШОЙ ПА: Не знаю, какого черта ты имеешь в виду под дурацким словом «верил». Похоже, ты и сам понятия не имеешь, что это значит. Но если у тебя еще сохранилась страсть к спорту, вернись в будку комментатора… БРИК: Сидеть в стеклянной кабине и наблюдать за игрой, в которой сам не принимаешь участия? Описывать то, что сам уже не можешь сделать, в отличие от игроков? Потеть от напряжения, переживать все острые моменты игры, для которой сам не годишься? Пить кока – колу, разбавленной виски? Думаешь, я могу это вынести? Это все не то, отец. Время обогнало меня… Пришло первым… БОЛЬШОЙ ПА: Просто сваливаешь с себя ответственность за свои неудачи: виновато время, «отвращение» ко лжи. Чушь собачья! Пустые слова. На этом ты меня не проведешь. БРИК: Я был вынужден тебе кое – что объяснить, чтобы ты дал мне выпить. БОЛЬШОЙ ПА: Ты начал пить после того, как умер твой друг Скиппер. Молчание несколько секунд. Брик тянется рукой к костылю. БРИК: Что ты хочешь этим сказать? БОЛЬШОЙ ПА: Ничего. (Брик, хромая, идет на галерею, избегая внимательного и пристального взгляда отца.) Вот Гупер и Мэй считают, что было что – то не совсем обычное в ваших… БРИК (останавливается, прислонившись к стене): Необычное? |