Книга Казнить нельзя помиловать, страница 44 – Галия Мавлютова

Я — трус! — хотелось крикнуть мне на весь мир.

Пусть весь мир слышит, Денис Белов — трус. Ну не всем же быть героями в конце-то концов!

Какой ненормальный сможет выхватить пистолет у оголтелого стриженого парня, до одури обкурившегося травкой? Хотел бы я на него посмотреть!

— Страховка здания объемом в двести сорок квадратных метров обойдется тебе в пятьсот долларов. Это самый дешевый тариф. Дешевле не могу! — Рома с облегчением выдохнул воздух.

Вот это да! Ковалев, оказывается, ничего не смыслит в капитализме! Он достал на разработочные нужды всего триста тридцать долларов. А нужно пятьсот! Где их взять? Вопрос…

— Подпиши. — Рома подсунул мне договор.

Я, не читая, подписал. Потом полез в карман пальто, пошуршал купюрами, полистал их, вытащил пачку, любуясь и невольно вздыхая. Я даже понюхал их и спрятал от греха подальше. Посмотрел на Рому прищуренными глазами и сказал, наблюдая, как бледнеет румяное Ромино лицо:

— Я забыл бумажник!

Ромина кожа бледнела полосками — сначала верхняя часть лба, потом середина, потом надбровные дуги, и так дальше, по анатомической схеме.

— Но ты же подписал! — воскликнул Рома.

Он воскликнул, он не закричал, не заорал, он воскликнул, пуская петуха где-то в середине слова, и получилось так: подпи-и-ис-ал!

— Подписал. — У меня проснулось задавленное чувство собственного достоинства.

Наконец-то я смогу отыграться за все унижения!

— Подписал, но бумажник дома забыл. Сейчас сгоняю.

— Не надо, завтра привезешь деньги. Завтра и съездим в твой дворец.

Рома неожиданно успокоился. Его голос вернулся в положенный тембр, ни нотой выше, ни нотой ниже. Он зашуршал документами, выискивая копии, заключения, справки и другую лабуду. Вся эта ботва мне ужасно надоела, внутри меня закипало раздражение. Хотелось встать, сплюнуть, презрительно взглянуть одним прищуренным глазом, как Рома будет оттирать плевок, и удалиться под свистящий шелест кондиционера.

А удалиться мне хотелось, разумеется, под Юлино крылышко, такое теплое, нежное, пахнущее дождем и свежескошенным сеном.

Косить сено я не умею, зато могу собирать свежескошенные травинки в небольшие копны. Меня научила этому бабушка в деревне; она вручала мне большущие грабли и грозным голосом верещала: «Собери в копны!»

Я долго не знал, что такое копны, но потом сам дотумкал, правда, с небольшим опозданием. Запах сена, только что скошенного, ни с чем сравнить нельзя.

Разве что с Юлиными плечами…

Я поднялся со стула, сделал ручкой, дескать, Рома, прощай покедова, и гордо удалился из «Люцифера».

Пусть занимаются расследованиями опытные сыщики, вроде Ковалева и Стрельникова, для них любое расследование — охота, жизнь, страсть и нерв! Кусок хлеба! Зарплата! Звание! Должность! Карьера!

А мне ничего не надо! Единственное, что мне необходимо, — это отмазаться от армии. Что я и делаю с превеликим удовольствием.

Возле дома я увидел вездесущего Резвого и, разумеется, безотказного Сударенкова. А Виталий Юрьевич настолько неприметен, что я никогда не могу его сразу увидеть. Пусть стоят, караулят, пока Рома соизволит совершить преступление века. Он вовсе не преступник, и я один знаю этот секрет.

Я остановил такси, но не маршрутное, а другое, светло-зеленое, с огромным маяком наверху «Казино «Фортуна», и помчался навстречу пропасти. Именно так съезжают в пропасть — на всех парусах, со свистом, с ветерком. Даже с песнями. В приемнике у таксиста звучала музыка: «Мне до звезды, я до бурды не жадный! Мне до звезды, я до еды не жадный! Мне до звезды, я до звезды не жадный!»

— Не громко? — спросил таксист.

Однако, вежливый попался, подумал я, а вслух сказал:

— Можно еще громче. — Второй раз в жизни я падал в пропасть и могу сказать, что это презанятнейшее мероприятие.

Так я мчался навстречу опасности и любви. Особенно мне понравилось сочетание — опасность и любовь! Коварство и любовь! Опять литература смешалась с жизнью, а где граница между искусством и жизнью? Кто ее обозначил? Почему мама жаждала привить мне любовь к литературе? Зачем? Для чего? Чтобы меня сверлили стволом пистолета? Чтобы заставляли лазать по водосточным трубам?

Чушь какая-то…

* * *

Мне не хотелось звонить Юле. Слишком обыденно: набрал номер, услышал голос и… и струсил. Или, наоборот, трус набрался храбрости. Кто испытал подобные терзания и муки, тот поймет меня. Я до судорог боялся услышать Юлин голос, вдруг она скажет в трубку: «А с кем я разговариваю?» Или вообще не узнает меня? Спросит миленьким голосочком, дескать, с кем имею честь? Я не переживу нового унижения.

Лучше уж встретить позор лицом к лицу и, главное, устоять, не упасть в обморок, не потерять сознание.

Примерно с такими мыслями я позвонил в дверь.

— Кто там?

Я спрятался от всевидящего «глазка». Пусть угадает, кто к ней пришел.

— Это ты? — Юля распахнула дверь, чуть не убив меня при этом.

Я еле увернулся. Опять мне угрожала опасность.

— Я! — Пришлось стукнуть каблуками, изображая бравого солдата Швейка.

— Почему не звонил? — Она подозрительно сощурилась.

— Работы много, дела, учеба, карьера, спорт, футбол. — Мне пришлось собрать в одну кучу все мужские устремления.

— Заходи. — Она приветливо кивнула.

Юля не виляла бедрами, не подпрыгивала, она не шла — она плыла по воздуху. Я такой походки никогда не видел. Обычно девчонки не ходят — они топают, как медведи, широко расставляя ноги.

Все от привычки носить брюки, объясняла мне мама, когда видела, как впереди тяжело идет некий бесполый марсианин.

А Юля парила в пространстве, она не шла, она не касалась пола, она вообще прилетела на землю из туманности Андромеды. Вот прилетела и осталась у нас, грешных, трусов и эгоистов.

Я не заметил, как окутался умилением с ног до головы. Умиление проникло в мои внутренности, и еще немного, и я бы загугукал, окончательно впав в детство.

Очередной приступ шизофрении, подумал я, пытаясь остановить процесс впадания в умиление, заодно и в детство.

— Рассказывай, — потребовала Юля, присев на стул возле окна.

Она сказала так, будто мы с ней только вчера расстались или вообще не расставались, будто время остановилось.

— Что рассказывать? Все отлично! Вот… пришел к тебе.

Больше мы ни о чем не говорили. Я забыл позвонить маме, я вообще забыл, на каком свете нахожусь. На том или на этом, на земле или в туманности Андромеды.

Юля ни о чем не спрашивала, она все гладила меня по спине, молчала, а иногда тихонько всхлипывала. Я не хотел ничего спрашивать.