Онлайн книга «Многочисленные Катерины»
|
В то утро он узнал, что петухи кукарекают не на заре. Начинают они гораздо раньше – часов в пять утра, а то и в четыре. Колин заворочался в постели, вглядываясь в полумрак. Чувствовал он себя довольно сносно. Да, он устал и жутко злился на петуха. Но ему было хорошо. А потом он вспомнил, что К. XIX бросила его, и подумал, что сейчас она сладко спит в своей комнате и он ей не снится. Колин нащупал мобильник и включил его. Пропущенных звонков не было. Снова прокукарекал петух. – Заткнись, жопа, – пробормотал Колин. Но петух продолжил кукарекать, и на рассвете его крики слились с приглушенным бормотанием: в соседней комнате Гассан читал утреннюю молитву. Спать было невозможно, и у Колина образовалось достаточно времени, чтобы подумать обо всем на свете: от Катерины (ему хотелось бы знать, когда она в последний раз вспоминала о нем) до количества грамматически правильных анаграмм слова «Кукареку» [41] . Примерно в семь часов, когда петух (возможно, не один) истошно кукарекал уже третий час, Колин поплелся в ванную, из которой можно было попасть в комнату Гассана. Гассан уже стоял под душем в кабине: несмотря на всю роскошь дома, собственно ванны в ванной комнате не было. – Доброе утро, Гасс. – Слышь, чувак, – завопил Гассан, – Холлис уснула в гостиной, пока смотрела «Магазин на диване». У нее дом за миллиард долларов, а она на диване спит. – Штранные люди, – сказал Колин, не вынимая зубной щетки изо рта. – Да брось ты! Холлис меня обожает. Я для нее – совершенство, а ты – гений. Если здесь мне будут платить пятьсот долларов в неделю, мне еще долгое время не придется работать. Дома я на пятисотку пять месяцев проживу, чувак! А на то, что заработаю у Холлис за лето, протяну, пока мне тридцатник не стукнет! – Твоя неамбициозность поразительна, – поморщился Колин и пошел к себе. Высунув руку из кабины, Гассан схватил полотенце с вышивкой ХЛВ и стал вытираться. Потом открыл дверь в в комнату Колина: – Слушай, кафир. Серьезно. Отстань уже со своим колледжем. Позволь мне быть счастливым. Поддевать друг друга – нормально, но есть же предел. – Прости, может, я и правда пережал. Колин натянул футболку с логотипом «Умных детей», которую еще вечером вручила ему Холлис. – Ты мне про этот колледж уже не первый день талдычишь. – А давай придумаем слово на случай, если зайдем слишком далеко. Первое попавшееся. Допустим, ты скажешь его, и я пойму, что уже перебор. Какое-то время Гассан задумчиво смотрел в потолок и наконец выдал: – Чупакабра. – Ну, чупакабра так чупакабра, – согласился Колин, подбирая анаграммы в уме. Анаграммы посыпались, как из рога изобилия [42] . – Анаграммы небось ищешь, жопа с ручкой? – спросил Гассан. Колин кивнул. – Может, потому она тебя и бросила? Вечно ищешь анаграммы, а все остальное тебе по фигу. – Чупакабра, – сказал Колин. – Ага, проняло! Я просто хотел, чтобы ты слово опробовал. Ладно, пойдем перекусим. Я голоден, как толстяк из лагеря для худеющих. Когда они спускались по спиральной лестнице, ведущей в гостиную, Колин спросил, понизив голос (что ему почти удалось): – Как ты думаешь, с чего это Холлис решила дать нам работу? Гассан остановился: – Она просто хочет, чтобы я был счастлив. Между нами, жиртрестами, есть связь, чувак. Мы вроде тайного общества. У нас куча всего, о чем ты не знаешь. Рукопожатия со смыслом, особые танцы. А еще у нас есть тайные логовища, куда мы спускаемся по ночам и обжираемся там тортами и жареной курицей. Думаешь, почему Холлис все еще спит, кафир? Потому что мы с ней всю ночь наяривали масляный крем. Короче, она устроила нас на работу, потому что толстяк всегда доверяет толстяку. – Ты не толстяк. Просто упитанный. – Чувак, ты же видел мои сиськи. – Да ничего такого, не преувеличивай. – Ничего такого? – Гассан задрал футболку, демонстрируя волосатую грудь. Сиськи и правда были – первого размера. Парень довольно ухмыльнулся, опустил футболку и зашагал вниз. Холлис в гостиной не было. После завтрака Гассан и Линдси болтали и смотрели The Today Show, а Колин читал одну из книг, которыми наполнил рюкзак перед отъездом из дому. Избранное Байрона, включавшее поэмы «Лара» и «Дон Жуан». Стихи ему нравились. Когда Линдси отвлекла его, он в шестой раз перечитывал строчку «Нет, вечность не дает тебе забыть!». – Чего читаешь, умник? – спросила Линдси. Колин поднял книгу. – Дон Жван, – прочитала она. – Что, учишься у опытных соблазнителей, чтобы девочки не бросали? – Жуан. Произносится «Дон Жуан» [43] , – поправил ее Колин. – Не интересно, – заметил Гассан. Линдси закатила глаза. Наконец появилась Холлис Уэллс. На ней было нечто вроде греческой туники в трогательный цветочек. Налив себе кофе, она стала рассказывать о своей задумке: – Хочу собрать устные свидетельства очевидцев об истории Гатшота для будущих поколений. Раньше я поручала брать интервью работникам фабрики, но ничего хорошего из этого не вышло. Все только и судачили о том, кто что сказал, а что не сказал. Но вам, надеюсь, все равно, любила ли Элли Мэй своего мужа, когда вышла за него в тридцать седьмом году. Поэтому я решила поручить эту работу вам. И помогать вам будет Линдси, потому что она вызывает доверие. – Я честная, – кинула Линдси. – Нет сомнений, дорогая. В общем, если жителей нашего городка разговорить, то их уже не остановишь. Мои условия: шесть часов интервью каждый день. Но постарайтесь вытащить из них настоящую историю города. Хочу сделать это для своих внуков, а не для того, чтобы сплетни разносить. – Херня, – кашлянув, пробормотала Линдси. Холлис вытаращила глаза: – Линдси Ли Уэллс, сию же секунду положи четвертак в матюгальник! – Говно, дерьмо, херня. – Выдав эту тираду, Линдси подошла к камину и положила доллар в стеклянную банку. – У меня нет мелочи, Холлис, – объяснила она. Холлис сердито посмотрела на дочь, а Колин не смог удержаться от смеха. – Ладно, идите, – сказала Холлис. – Возьмете интервью и к ужину возвращайтесь. |