Онлайн книга «Легаты печатей»
Господи! – Я теперь chief of medicine,мама! Наш doctor…врач бежать, меня назначить. Мы решили не сдаваться! Вот так! Маленькая девочка бежит за мячом… Эми Шендер, chief of medicineвосставшего Стрим-Айленда. Видел бы ты, Саша! – Я очень гордить… горжусь тобой, mummy!Теперь я знаю, кто ты! Grandmotherтебя не любит, она говорить, что ты преступник, что все годы ты или воровать, или сидеть prison…тюрьма. Я не верить, я никогда не верила, mummy!Я говорила Полу… Паше… Ее голос дрожит, срывается. И английских слов куда больше, чем в тотраз. Наверное, от волнения. Надо что-то сказать! Немедленно сказать! – Эми, девочка! Я все знаю! Я познакомилась с его братом, с Олегом Залесским. Я все знаю! Держись! Сказала, называется! Держись! Дала директиву, дура! – Ничего, мама, – ее голос звучит тихо, но твердо. – Я держать. Только ты приезжай, мама! Пожалуйста, приезжай! Мне надо сказать тебе. Сказать важное… Приезжай, пожалуйста! – Десятое апреля! – кричу я, забыв обо всем. – Вылетаю десятого апреля! Двенадцатого буду у вас! – Mummy! В трубке – плач. И тут я понимаю, что до десятого апреля еще надо дожить, что вокруг нас – кольцо блокады, и вокруг нее – тоже, а пташечки чирикают, плещутся в ранней мартовской грязи. Ничего! Плевать! – Эми! Я приеду! Обязательно приеду! Приеду! Я кричу в трубку, в черную теплую мембрану, хотя в ней давно гудит отбой, и моя девочка опять где-то там, в неведомой Южной Каролине, только у них сейчас тепло, нет даже грязи, чтобы остановить танки… Я очень гордить… горжусь тобой, mummy! Кажется, у меня есть за что умирать. Только умирать сейчас нельзя. Никак! Господи, я ведь ей так ничего и не сказала! 7 Я глубоко вдохнула холодный ночной воздух. Как хорошо! После подвальной духоты, после надоедливого гудения старых кондиционеров – ночь. Настоящая весенняя ночь, чистое звездное небо над головой. Пройтись бы по улицам, раздавливая каблуками свежий лед на лужах! – Не можно, дамочка! – сержант-сагайдачник, старый знакомый, неодобрительно покачал головой. – И вечно вас на подвиги тянет! Чи не слышите? Я, конечно, слышу. Стрельба. Одиночный, очередь, снова одиночный. Площадь Свободы, огромная, пустая, тонула в темноте. Совсем рядом притаилась баррикада, почти незаметная в ранних сумерках. Вдали – черная громада Госпрома. Без видимой причины вспомнился чей-то рассказ: семь башен старого небоскреба – семь нот Интернационала. Чудили предки! В войну – ту, давнюю, когда пулеметы били с колоколенок, – бетонную громадину взорвали, сожгли дотла, а потом нагнали японцев из Манчжурии, и азиаты семь лет возились – восстанавливали. Я еще подумала: не от тех ли бедолаг-японцев грозная мадам Крайцман? Гохэновна все-таки! – Вы бы, дамочка, унутрь шли! – бдительный сержант прислушался, негромко чертыхнулся. – Вот злыдни! Стрелять начали с темнотой – по всему городу. И никто не мог толком объяснить, что происходит на пустых брошенных улицах. Стреляли патрули – по мифическим диверсантам, палили вверх (для пущей храбрости) оставшиеся в городе энтузиасты-добровольцы. Кое-кто, несмотря на строгий приказ, отпугивал выстрелами наглых коропоки. Впрочем, иначе и быть не могло. Толстой прав – в пустом деревянном городе быть пожару. В каменном – пальбе. Я вновь уставилась в непроглядную тьму. Сагайдачник нетерпеливо дышал над ухом. Пора уходить. Хотелось спросить об Игоре – Маг еще с утра ушел в город, но я знала: бессмысленно. Караул меняется каждые два часа, этот курносый ничего не знает. Где же Игорь? Что ему делать там, в темноте? Господи, только бы не… В КЛО 2-12 было все по-прежнему, только на стене красовался маленький динамик – старенький, ободранный и, естественно, без проводов. Служба оповещения – на самый крайний. Пока нашему ГКЧП делать нечего, с темнотой колонны, двигавшиеся на город, остановились. Интермеццо. В стеклянной банке умирали тюльпаны. Где же Игорь? Тюльпаны молчали, и я поняла – ждать нелепо. Я ведь даже не пригласила его! Вчера он заглянул просто из вежливости. И вообще, Магу лучше уехать, уйти на юг, пока не поздно, пока стрельба не сменилась разрывами ракет… На циферблате Роллекса – 23.15. Ночь. У нас – ночь, а там, за морем, на серых пляжах Южной Каролины, уже утро, или даже полдень. Что сейчас делает Эми? Если журналисты не врут, эпидемия не трогает тех, кто внутри кольца. Надеюсь, у девочки не будет работы. И пошли им Господь какого-нибудь генерала или хотя бы сержанта, который знает, что делать, когда начинают бомбить!.. Нет, нет, об этом лучше не думать! Ночь. Тюльпаны молчат. Стрельба – совсем близко, где-то на соседних улицах. Троеручица! Ты же все видишь! Сделай так!.. Шаги… Легкие, быстрые, их не спутаешь… Дверь! – Чт-то? Что случилось, Ирина? Кажется, я его напугала. Он только собирался постучать. Хорошо еще, дверью не задела! – Ничего, Игорь. Просто услыхала ваши шаги… На его лице – легкая растерянность. Правая рука прячется за спину, в левой – знакомый рюкзак. – Извините! В-все, что смог достать! Подснежник. Маленький, беззащитный, с чуть примятым зеленым листком. И уже никто не скажет, чьи губы первые… …В комнате тихо, даже стрельба стихла. Я слышу его дыхание. Слышу, как бьется его сердце. И нет сил нарушить эту тишину. Но сказка кончилась. Внезапно я вспоминаю, что забыла закрыть дверь на задвижку… – Что-то не т-так, Ирина? – Все так… Хорошо, что в темноте он не видит моего лица. Предложить ему кофе? Мысль кажется почему-то неимоверно пошлой. – З-завтра будет самый долгий д-день. Я вздрагиваю. Думать о завтра не тянет. Больно думать. – Почему самый долгий? Ведь сейчас еще март! Негромкий смех. Его рука ложится мне на плечо. – Цитата, Ирина! Из М-маркса. Только не из марксистского Маркса. Это сказал генерал Йозеф Маркс перед высадкой союзников в Н-нормандии. Онивысадятся – и настанет самый д-долгий день. |