Онлайн книга «Кого за смертью посылать»
Здесь, в степи, отсутствие Смерти почти не замечалось, трава успела вымахать выше пояса, И что в ней творилось, никто не видел. Разве что по небу иногда пролетал гусь, пронзенный меткой стрелой. Да еще солнце в безоблачном полуденном небе чуть покраснело, как бывает при тумане или при пожаре, хотя степь нигде не горела. Там, на солнце, тоже было не все в порядке. Кузнец Окул пожаловался Жихарю, что дров и угля при работе тратится больше, чем в прежние времена, потому что горят они не так жарко. Жихарь на это не обратил внимания, а Колобок встревожился. Он сказал, что вот так, незаметно, земля остынет, потому что все ее тепло уйдет в небесную пустоту, а взять нового теперь негде. То есть на смену обычной Смерти придет иная, тепловая… Лю Седьмой слегка утешил Колобка, сказав, что еще допрежь остывания станет нечем дышать — ведь воздух очищается через зеленые листья, а они нынче никуда не годятся. Люди, конечно, не умрут, но все задохнутся, станут синие и угорелые, совершенно безумные, и если Смерть все-таки соизволит вернуться, то работы для себя уже не найдет даже по части мелких жуколиц — все, что шевелится, неизбежно подохнет. Колобок щедро отпустил белому свету на остывание несколько веков, Лю Седьмой на задыхание — от силы несколько лет, а то и месяцев. — Чего ж я один-то среди вас, безжизненных, делать буду? — сокрушался Колобок. — И от кого мне тогда уходить? Гомункул на эту поездку решительно отказался париться в дорожной суме. Ляля И Доля сшили ему из кожаных ремешков такую ловкую сбруйку, чтобы Жихарь мог навешивать ее на шею. Богатырь поворчал, но согласился. Колобок был легкий, высохший. Золотую цепь он перед дорогой снял и отдал на хранение домовому, посулив содрать с того в случае пропажи три шкуры. Гомункул знал, что у скифов бывают золотые украшения и понаряднее — со зверями и всадниками. Умели ведь когда-то… Сейчас они умели только вспоминать былое величие, рассказывать друг другу одни и те же старые сказки, пить ставшее непьяным кислое кобылье молоко да, как было сказано выше, губить коней. Усмирение рабынь вовсе сошло на нет… — Почему голову врага на груди носишь, а не у седла? — спросил Жихаря молодой вождь. Предводителей здесь выбирали, понятное дело, по весу. — Это друг и советчик! — обиделся Жихарь, и скифы стали глядеть на него почтительно: надо же, до чего жесток многоборский князь! Сам Колобок, против своего обычая, не обиделся и не стал ничего объяснять. Пышных хлебов здесь не пекут, знают лишь плоские пресные лепешки… К погребению все было готово. Скифский жрец давал покойному вождю последние напутствия — к кому обратиться да чего сказать, скольких предков приветить, скольким врагам и на том свете задать хорошую взбучку. При этом он нет-нет да и взглядывал в сторону Жихаря — мертвец хорошо, а на живого все-таки надежды больше. — Еды на троих кладите! — потребовал Колобок. — Тебе-то зачем? — шепотом спросил Богатырь. — Положено — отдай! — строго сказал Гомункул. — Хлеб, знаешь ли, сам себя несет… Воины в высоких колпаках глядели на Жихаря с благодарностью: хоть Смерти и нет, но кому охота коротать вечность в душном подземелье? Покойного вождя жрецы своевременно подготовили к длительному хранению — вытащили скудные мозги и обильные внутренности, пропитали смолой и травяными настоями, — но работу эту, наряду с прочими, выполнили кое-как, отчего славный Карбаксай явственно пованивал. Ладно еще, что и нюх у людей притупился… Плача не слышалось: за месяцы прощания со своим главарем всё выплакали, а до Жихаря с Колобком никому дела не было, сами напросились… — Коня берегите, — сказал напоследок Жихарь. — Вернусь — спрошу! — Продай, а? — сказал вождь. — Проверим, крестец у него крепок ли? — Проверь! — великодушно разрешил богатырь и захохотал. Потом спустился по бревну с поперечинами в яму. Скифы споро, пока странный гость не передумал, настелили над ямой бревна. — Плотней, плотней! — командовал Жихарь. — Не желаю пыль глотать! Наконец последний солнечный лучик над головой его истончился, поиграл на бревенчатой стене и угас. Полетели первые комья земли. Удары становились все глуше и глуше. — Так они курган целую неделю будут насыпать, — сказал богатырь и закашлялся. — Жалко, что нельзя раздвоиться: я бы до вечера управился, хорошенько поевши… И почувствовал, что есть не хочется. И пить. И спать. На земле он этого не замечал. То есть замечал, но не хотел подробно думать. — Ничего, — сказал Колобок. — Сейчас должно подействовать. Курган — это ведь для людей, для памяти… — Душно становится, — пожаловался богатырь и закашлялся. — И запах этот… И темно… — Лю мне подарил фонарик, — сказал Колобок. — Единственный умный человек среди вас, обломов. Даже непонятно, почему он с вами связался. — А ты чего связался? — У меня своя выгода… — Зажигай свой фонарик, деловой… В синем свете фонарика появились из тьмы высокие кувшины с пивом и квашеным молоком, связки конской колбасы, кабаньи окорока, головы сыра, стопы лепешек. — Ты поешь, — велел Колобок. — Непременно. А то проголодаешься в Костяных Лесах, отведаешь тамошней пищи… — Да я помню, — ответил богатырь. — Помню, что нельзя. Только кусок в рот не лезет, да и едят люди нынче больше по привычке… Скоро совсем разучимся… Он подчинился, отведал скифской еды. Но то ли она безвкусной была, то ли вкус тоже подался вдогонку за Смертью. — А вот эта золотая бляха с оленем умруну ни к чему, — сказал Колобок. — И гребешок этот со всадником и пешими воинами… Поднеси-ка меня поближе… — Еще мы мертвяков не обирали, — оскорбился Жихарь. — Добро бы я его в поединке уложил… — Ладно, я сам… И Колобок начал было выпрастываться из своей сбруйки, но вдруг тоненько взвизгнул, крутнулся и вцепился лапками в ворот Жихаревой рубахи. — Чего ты, чумной? — А зачем он глядит! На лице скифского вождя в самом деле открылись две черные дырки, но света не отражали. — Не дрожи ты! — досадливо сказал богатырь. — Подумаешь, умрун поднимается! То ли мы видели! — Это ты сам дрожишь, — шепнул Колобок. — А на меня спираешь… Дрожали, конечно, оба — не могут ни люди, ни колобки привыкнуть к такому, да и не надо им к такому привыкать… Звякнули золотые пластины. Карбаксай пошевелился и молчком сел на своем ложе. Жихарь ожидал, что умрун будет подниматься с великим кряхтением, но все звуки были внешними. Заскрипели сапоги — покойник спустил ноги на деревянный настил, потом выпрямился… |