Онлайн книга «Зимняя вишня»
|
— Далеко еще? Дома скоро? — спрашивает каюра паренек. Чукча не отвечает. Он монотонно тянет песню и целиком поглощен этим занятием. Следы привала — и вновь бегут собаки. Писарь бежит рядом с ними, пытаясь согреться. Кричит каюру на ходу: — Сколько? Два дня? Три дня? — Два дыня… тыри дыня… — тут же вставляет чукча в свою песню. Упряжка остановилась возле небольшого деревянного домика. Пассажир дремал, закутавшись в тулуп, — из отверстия мерно вырывались струйки пара. Каюр подошел к домику и громко постучал. От стука седок проснулся. — Уйгунан! — сказал каюр. — Как Уйгунан! — вскочил паренек. — Вы куда меня привезли? Чукча, радушно улыбаясь, развязал веревки, взял с нарт мешок, «Ундервуд», поставил на снег. — Зачем Уйгунан? — кричал, бегая вокруг него, паренек. — Нам обратно, Анадырь надо! — Уйгунан, — постарался объяснить чукча. — Начальник сказала… — Какой начальник! Начальник-то ведь помер! Паренек перевел взгляд на домик — и отчаяние сменилось ужасом: над крышей с древка свисал вылинявший трехцветный флаг. В это время за спиной послышался скрип полозьев — каюр поехал дальше. Увязая в снегу, пассажир бросился за ним: — Товарищ! Погодите! Тут же белые! Скрипнула дверь. Паренек вздрогнул и медленно обернулся. На пороге дома белела фигура человека. В его руке покачивался фонарь. — Здравствуйте, — упавшим голосом произнес приехавший. На прокопчённых бревенчатых стенах поблескивают цепи капканов разных калибров. Пара ружей, охотничья снасть. Сушатся распятые шкурки. За печкой — курятник. Угрюмый грузный человек точит длинный охотничий нож. Паренек тревожно наблюдает за действиями хозяина. — Доехали как? — спросил хозяин. — Ничего… спасибо. — А тут сильно мело третьего дня… Помолчали. — Из Анадыря будете? — Из Анадыря… Хозяин попробовал острие ножа. — Господин урядник… ничего не передавал? — Н-нет. — Да… Третий год не едет никто, жалованья не платят. Живу аки пустынник. Хозяин достал из-под стола консервную банку и взмахнул ножом. Гость от неожиданности вздрогнул. — Хочу вот губернатору лично… прошение. Да оказии не было. Будете возвращаться — не откажите. — Я завтра же… я проездом… Во время разговора хозяин постоянно косился на «Ундервуд». — А машина ваша хороша! — кивнул он, открывая банку. — Считает? — Нет, пишет… — Что? — Все пишет… — Ну бог с ней — пусть пишет. — Хозяин встал и пошел с банкой к закипавшему котелку. — Мы народ нелюбопытный. Нам это ни к чему. Вывалив консервы в котелок, он направился к окну, где в ящике рос лук. Сорвал несколько перьев. — От цинги взращиваю, — покрошил лук в котелок и поставил на стол дымящуюся похлебку. — Хлебайте, грейтесь! С дороги поесть — первое дело. После недолгого промедления ложка гостя потянулась к котелку. Едва светится на столе притушенная лампа. На лавке возле печки спит паренек. Хозяин осторожно откинул тулуп, спустил ноги. Тихонько ступая, он приблизился к гостю, склонился и принялся внимательно, изучающе рассматривать его лицо. Потом вздохнул, подошел к сейфу, щелкнул замком. В сейфе были деньги: пачки долларов — две полные, перевязанные бечевками, третья тощая, неполная. За печкой из тайника хозяин извлек длинную кишку, сшитую из полотенца в крупный горошек, и стал аккуратно пихать в нее деньги. Нацепив пояс на голое тело, он застегнул его на предусмотрительно пришитые пуговицы. Так же неслышно хозяин прокрался к комиссарскому мешку, развязал. Вынул пару портянок, полотенце, мыльницу, кисет, свернутое полотнище флага. Кобуру с маузером. В самом низу оказалась бумага. Щурясь, хозяин попытался прочесть ее, отложил в сторону, вернулся к своей лавке за очками, нацепил их. Шевеля губами, он долго читал бумагу, а прочтя, аккуратно свернул и в прежнем порядке сложил вещи в мешок. Снова постоял над гостем, задумчиво почесываясь. Затем подошел к столу, перекрестился и задул лампу. Белая предрассветная тундра. Домик в одно окошко. Высоко в небе догорает северное сияние. Знаменуя утро, над домиком разнесся крик петуха. Светлеет в комнате. Из булькающего котелка торчат ощипанные куриные лапы… — Доброе утречко, господин Глазков! Открыв глаза, гость увидел человека, в котором трудно было признать хозяина. Улыбаясь, он стоял перед лавкой— торжественный и загадочный, в стареньком вицмундире с одним эполетом — и подмигивал гостю. — Инкогнито!.. Тут в шестнадцатом году один тоже наезжал, так я о нем еще за двести верст слыхал… Нюх на власть имею, вы уж простите старика… Коллежский регистратор Тимофей Иванович Храмов! — отрекомендовался он. — Значит, флаг будем вешать? Гость удивленно хлопал ресницами. — Какой флаг? — Известно какой — соответственный! Новая власть— новый флаг! Продолжая удивляться, «Алексей Глазков» согласился: — Это верно… Хозяин довольно посмеивался. — То-то… Я уж и лесенку приготовил. Сами будете водружать или доверите? — Сам… — нерешительно сказал паренек. — Это, конечно, как изволите… — Храмов деликатно пожал плечами. — Одно скажу: Храмову все доверяли. Он подошел к сейфу, на котором теперь не было замка, и достал кипу бумаг. — Вот. Извольте ознакомиться… — Одну за другой Храмов выложил бумаги на стол. — От великой и неделимой — рескрипт. От временного — поручительство. От их высокоблагородия Колчака — именной указ. От Камчатской республики — благодарственная. Всем верой и правдой… Господин Стенсон… Господин Пит Брюханов, господин Иемуши-сан… Японец, а доверял! Паренек смущенно возразил: — Так ведь я в том смысле, что… я помоложе… Храмов стоит внизу, у лестницы. Щурит глаз: — Поправее… Заноси… На себя, на себя. Так. Крени! Гвоздь вошел в древко. Ветер развернул красное полотнище. Зашевелилась надпись, сложенная из белых матерчатых букв: «Р.С.Ф.С.Р.». |