Онлайн книга «Малахов курган»
|
На левом фланге шеренги сестер Могученко выступала сегодня Хоня в черном платочке. Ее не видели на бульваре с прошлого лета. – Пойдем познакомимся, – предложил гардемарин. – Эта в черном платочке прямо красавица. Какие тонкие черты лица! – Все четыре хороши. Это сестры. Мне больше нравится та, что в синем платочке, – задорная девчонка. Только сегодня она что-то печальна. – Пойдем развеселим… – Нельзя. Ты, прибыв из Кронштадта, еще не знаешь наших порядков. Видишь, за ними «в затылок» идут трое. Пожалуй, явится и четвертый… Конвой в полном составе! – Жаль. Впрочем, у меня музыкальное дело. Я кое-что задумал. – Что еще? – А вот увидишь или, вернее, услышишь. Прощай! За сестрами неотступно следовали в ряд: Ручкин, Стрёма и Мокроусенко, каждый за своей милой. Если говорить о Ручкине, то это вышло само собой, что он шел «в затылок» Хоне. Ему сегодня нравилась Маринка – смирная, тихая и печальная. Отчего печаль, Ручкин догадывался: Погребов не пришел. Куда он подевался? Чувствительное сердце Ручкина заходилось от жалости: ему хотелось утешить Маринку. Ручкин придумывал самые нежные и веселые слова, чтобы развеселить Маринку. Уж не рассказать ли им всем историю, что от царского лекаря Мандта прислан циркуляр: лечить все болезни рвотным орехом?! Уже Ручкин готов был перейти с левого фланга на правый, но подумал: а вдруг только начнешь рассказывать, а Погребов и явится! Нет, не надо! Хоня Ручкину нынче не нравится совсем, даже ни одного обидного слова ему не хочет сказать. Соперничать с Мокроусенко Ручкину и в голову не приходит. Ольга то и дело оглядывается через плечо и одаривает шлюпочного мастера улыбкой: она только сегодня узнала, что Станюкович хотел повесить Мокроусенко за отпуск леса Тотлебену. Это льстит Ольге, она честолюбива. Мокроусенко смотрит козырем: что и говорить, герой! О Наташе нечего и думать: у нее даже уши порозовели, когда Стрёма начал «в шаг» читать стихи, еще не слышанные никем: На берегу сидит девица, Она платок шелками шьет. Работа дивная, но шелку Ей на цветок недостает. На счастье, видит: парус вьется, Кораблик по морю бежит. Сердечко у красотки бьется: На палубе моряк стоит! «Моряк любезный, нет ли шелку Хотя немного для меня?» - «Ну как не быть? Такой красотке, Ей услужить приятно мне.» «У нас есть шелк, есть белый, алый. Какой угодно для тебя? Но потрудись взойти по трапу И выбрать шелку для себя». Она взошла, надулся парус. Ей шкипер шелку не дает, Но про любовь в стране далекой Ей песню чудную поет. Под шум волны и песен звуки Она заснула крепким сном, Но, пробудившись, видит море, Все море синее кругом. «Моряк, пусти меня на берег, Мне душно от волны морской!» - «Проси что хочешь, но не это. Мы здесь останемся с тобой!..» «Откуда у Стрёмы что берется!» – с завистью думает Ручкин. И Мокроусенко понравились стихи. Наташа вслух призналась Хоне: – Ах! Если бы я грамоте умела! Я бы списывала на бумагу песни и на сердце их носила. Что за кружево можно из слов сплести!.. Маринка шла поникнув головой. – Стрёма, чего это Погребова нет? – тихо спросил Ручкин у Стрёмы. – Погребова нет? Пропал Погребов. Мы все думали: куда он девался? А его – по секрету – с флотской командой в Николаев послали: порох и бомбы принимать… – Вон что! А скоро ль он вернется? – громко спрашивает Ручкин. – Когда вернется – как сказать? С транспортом и вернется. Это ведь не морем, а сухопутьем. А скоро дожди пойдут. Дороги испортятся. Месяц пройдет, а то и больше. То ли дело море!.. Разговор идет все время так, будто у сестер свой разговор, а у кавалеров – свой. Переговариваться прямо или разбиться на пары и затеять свой душевный разговор вдвоем днем на бульваре считается неприличным. Поэтому на слова Стрёмы отзывается Ольга: – Последние денечки, сестрицы, догуливаем: того гляди, дожди пойдут! В этих словах заключен вопрос, обращенный к Стрёме: «А может быть, Погребов до дождей успеет вернуться?» Стрёма отвечает: – Пожалуй, что раньше небесных дождей англичанин с французом начнут нас поливать чугунным дождем со свинцовым градом. Белая акация
На бульваре заиграла музыка, расстроилась внезапно и замолкла. Сверху послышались крики. Поднялась суета. Народ и с нижней аллеи кинулся наверх. Побежали туда и сестры Могученко. Кавалеры напрасно пытались проложить им дорогу в середину толпы. Народ густо роился около павильона. В это время на опустевшей верхней аллее показался адмирал Нахимов в сопровождении своего флаг-офицера Жандра. Нахимов остановился напротив павильона и приказал Жандру: – Александр Павлович, узнайте, что там такое. – Есть! Жандр пробился в середину толпы. Узнавая нахимовского флаг-офицера, люди давали ему пройти. Через две-три минуты толпа раздалась надвое, и флаг-офицер вышел оттуда, подталкивая в спины трех юнг; за ними шли капельмейстер оркестра, мичман Нефедов-второй и гардемарин Панфилов. Жандарм в кивере и с саблей шел позади всех. Юнги озирались волчатами. Веня, увидев Панфилова, показал ему лимон, скорчил рожу и погрозил кулаком. Капельмейстер откозырял Нахимову и доложил ему о случившемся. – Ба-а! Да все знакомые лица! – сказал Нахимов, улыбаясь. – Веня, Трифон, Олесь. Что это вы? Зачем ели лимоны?! Ели? – Ели, Павел Степанович! – в один голос ответили Тришка и Олесь. – А ты что же, Веня, не ел? – Уж больно кислый! Да я подумал: снесу лимон батеньке, он любит с лимоном чай пить… В толпе засмеялись. – Нехорошо, брат! Вы, значит, сговорились все трое? – Сговорились, – ответил Веня. – А ты не съел? Ай-ай-ай! – под общий смех укорял Веню Нахимов. – Всю музыку испортил? Кто вас научил? – Никто не научил, мы сами, – твердо ответил Веня. – Маэстро [212] , – обратился Нахимов к дирижеру оркестра, – продолжайте концерт… Капельмейстер откозырял и направился к павильону. Оркестр грянул, очень старательно повторяя неожиданно прерванный «№ 3». – Жандарм! Доставь юнг ко мне в штаб. Я разберусь. |