Онлайн книга «За плечами ХХ век»
|
в условиях Отечественной войны тыл имеет огромное значение. Противник в целях ослабления тыла засылает шпионов с целью поджога колхозных амбаров, скотных дворов и др. имущества. Членам колхозного заградотряда необходимо быть бдительными, не пропускать без проверки документов ни одной личности, а в отсутствие последней – задерживать и доставлять в РО НКВД». * * * – Мне приснилось, косы у меня по заднице. К чему бы? К чему-то ведь должно быть. (Это Дуся, штабная машинистка.) Может, дорога мне дальняя, назад к дому, а? * * * Удивительно, как любая косыночка, щербатое блюдце, махотка, платочек, чернильница-невыливайка, кочерга, каждая вещь, как бы ни поизносилась, становится невообразимо замечательной, со своим неповторимым лицом, индивидуальным свойством, личным обаянием, каким отмечено все то, что не может быть повторено теперь. И обиходные вещи, довоенные изделия трогают и волнуют. * * * Покос. Женщины идут с косами, граблями. Косить здешним женщинам привычно – мужчины ведь уходили «на посторонний заработок». Но вот пахать на себе, как было в эту весну, – это уж новь военная. Оккупация прошлась по этой земле. – Мы как кони, – говорят о себе. – По десять в плуг впряжемся. Одиннадцатая качает. В борону – по пять человек. Один такой раз боронуем, бык бежит. Мы разбежались. Смеемся: кони разбежались. * * * Наше понимание, воюющей части народа: все для нас, все нам дозволено по сравнению с мирным народом. Но какой же это мирный народ, подпавший так жестоко под иго войны, как не всякому солдату доводится. * * * Когда началась война, внешние признаки вещей оставались прежними, а существо изменилось. Так, завод, куда я поступила, был все еще 2-м часовым заводом, хотя часы на нем не производились, а гильзы. Подвал под нашим домом, где раньше хранилась картошка, оказывается, ждал нас в свое бомбоубежище. Таинственная душа вещей вдруг обнаружилась. * * * – Он меня матюгнул по-хорошему. Я поднялся, пошел в рост на врага. * * * «Исполком райсовета решил: 1. Оформить и передать материал следственным органам о падеже лошадей в колхозах «Заря коммунизма» и «Серп и молот» для привлечения к ответственности руководителей колхозов за варварское отношение к коню». * * * Чтобы деньги водились, высушенные свиные пятачки хранят в шкафу среди белья. Так издавна ведется в Ржеве. * * * Вечернее сообщение: «В течение 3 июля на Курском направлении наши войска отражали крупные ожесточенные танковые атаки немецко-фашистских войск… После восьмимесячной героической обороны наши войска оставили Севастополь…» * * * Здесь, в деревнях, не было ни электричества, ни радио, а теперь уже само собой их нет. Но какими-то путями вести о неблагополучии на юге достигают сюда, и порой они выразительнее, чем сдержанные газетные сообщения. И все же это смутно, это где-то там, на окраине страны, как кажется отсюда местным людям. А здесь война вблизи самого ее сердца – Москвы. И если немец там где-то и осилит, еще не вся беда. Но если на этот раз немец двинет на Москву и захватит ее – «это ж разом загорится и небо и земля». Падение Москвы – это конец света, а не факт войны. * * * Железная баночка с фитилем. Плошка. – Нам немецкие зенитчики оставили. Хорошая такая штучка. – И долго служит? – Долго, долго, что вы. * * * Раненые бредут с передовой, спотыкаясь, поддерживая один другого, волоча винтовки. Повстречавшаяся с ними старуха замерла, согнутая под связкой хвороста на спине, следя за ранеными слезящимися глазами. И вдруг так сильно, горестно: – Взойдет кто им на подмогу? * * * – Царица небесная! Заступница! * * * То время, что здесь были немцы, отогнанные еще в нашем зимнем наступлении, в сознании местных людей – прошедшее законченное. То была как бы война в войне. Та, бывшая, пережитая ими война – в нескончаемом потоке длящейся, общей. – Все было, – говорят про ту, прошедшую. – Огонь и страсть! * * * Плотность жизни на единицу времени велика сейчас. Иногда крайне велика. * * * Молодая бабенка при виде тощего, длинного, изможденного немца, пленного: – Боже милостивый! Страшно глянуть. Худой до ужаса. А ведь мнится, что немцы, допершие сюда, чуть ли не к самой Москве, и на юге заглатывающие наши земли, уж они-то жируют вволюшку. * * * Ведь вот что нелепо: то, другое, третье, все такое дельное, важное, знаменательное, – все износится. А какая-нибудь чепуха на ловком ритме: «Аты-баты, шли солдаты» – вечна. * * * С петляющих между палатками и блиндажами, вырубленных и вытоптанных просек ступнешь бесцельно шагов пять-шесть всего в чащу – и выпал из войны, рухнул во все зеленое, земное, неразличимое в подробностях. Бог мой, какая благодать. Эти краденные у войны мгновения. Ich ging im Walte… …………………………… Das war mein Sinn. Дальше не помню. О Гете. Такая гармония духа. Его лесное уединение нарушит разве что герцогский охотничий рог. Но не этот железом о железо полосующий набат: – Воздух! * * * – В лесу налило лужами. Самсон-сеногной. * * * Комиссар бригады прочитал лекцию на тему «Ненавидеть врага всеми силами души». Задавали вопросы: – Почему мы не наступаем? Своим наступлением мы помогли бы Южному фронту. * * * Лупит дождь. Бойцы сообща с бабами гатят топкий участок дороги. Шутки, гомон. Натаскивают хворост, лапник, жерди. Какой-то проверяющий начальник подъехал верхом, напустился на старшего: мол, кое-как пошевеливаетесь. – У тебя вон солдаты морды отъели! – И, стравив досаду, отвернул коня и, наддав ему в бока стременами, ускакал. А тут смолкло, сникло, заело. Одна приметливая и мудрая баба рассудила так: – У него морда оспой потревожена. Его и колет. У вас-то личики пригоженькие, безо всякой щедринки. – И примирила с ним. * * * В лесу утром. Солнечные блики на шевелящихся листьях. И на вытоптанной поляночке в утреннем нежном мареве покачиваются, стукаются друг о дружку ромашки. И вдруг – подхватывает, уносит в дачное Подмосковье. Вмиг – захлеб счастьем. |