Книга Carpe Jugulum. Хватай за горло!, страница 31 – Терри Пратчетт

Граф резко выдернул руку из кармана. Лакримоза лишь устало вздохнула.

– Всевидящий Лик Ионитов, – сказала она.

Граф едва не заплясал от радости.

– Видишь? Получилось! Ты даже не поморщилась! А это один из самых сильных религиозных символов. Ну, разве я зря старался?

– Надеюсь, это стоило тех мук, которые мы перенесли, когда ты заставлял нас спать на набитых чесноком подушках.

Отец схватил ее за плечи и повернул лицом к окну.

– Неужели тебе не достаточно знать, что весь мир – это наша устрица?

Она в недоумении наморщила лоб.

– А зачем мне превращать весь мир в какую-то скользкую морскую тварь?

– Потому что их едят живыми, – ответил граф. – К сожалению, вряд ли где-либо существует ломтик лимона длиной пятьсот миль, но сама метафора мне нравится.

Лакримоза повеселела и даже улыбнулась.

– Ну-у…

– Отлично. Мне нравится, когда моя дочурка улыбается, – одобрил граф. – Итак… кого мы предпочитаем на завтрак?

– Ребенка.

– О нет, я так не думаю. – Граф дернул шнурок колокольчика рядом с камином. – Это не дипломатично. Пока мы не можем себе это позволить.

– Эта, с позволения сказать, королева выглядит почти бескровной. Жаль, Влад отпустил ту толстушку, – сказала Лакримоза.

– Не начинай, – предупредил Влад. – Агнесса… очень интересная девушка. Я чувствую, в ней много чего скрыто.

– О да, – кивнула Лакримоза. – В таких размерах можно столько всего скрыть… Решил приберечь на крайний случай?

– Перестаньте, – вмешался в их спор граф. – К вашему сведению, ваша любимая мамочка, когда мы познакомились, не была вампиром и…

– Ты рассказывал об этом миллион раз, – перебила его Лакримоза, закатывая глаза с раздражительностью человека, который проходил в подростках целых восемьдесят лет. – Балкон, вечернее платье, ты в плаще, а она как заорет…

– Тогда многое было проще, – признал граф. – И гораздо глупее. – Он вздохнул. – А куда запропастился Игорь?

– Гм… Кстати, дорогой, я собиралась поговорить с тобой о нем, – сказала графиня. – По-моему, от него нужно избавиться.

– Правильно! – воскликнула Лакримоза. – Над ним смеются все мои подружки!

– А лично меня крайне раздражает это его сверхготическое отношение к жизни, – добавила графиня. – А уж этот его дурацкий акцент… И знаете, за каким занятием я застала его в старых подземельях на прошлой неделе?

– Не могу даже представить, – сказал граф.

– У него была коробка с пауками и кнут! Он заставлял их плести паутину по углам!

– А я-то ломал голову, откуда у нас повсюду паутина!

– Я согласен с мамой, отец, – вступил Влад. – Игоря можно было терпеть в Убервальде, но мы теперь в приличном обществе, и едва ли тебе захочется, чтобы такой тип открывал твоим гостям двери.

– И от него так воняет, – пожаловалась графиня.

– Вот уже много веков он был неотъемлемой частью нашей семьи, – сказал граф. – Но вынужден признать, последнее время он совсем распоясался. – Он еще раз дернул шнурок колокольчика.

– Йа, мафтер? – донесся из-за его спины голос Игоря.

Граф резко развернулся.

– Сколько раз я велел тебе никогда так не делать!

– Как не делайт, мафтер?

– Никогда не подкрадываться ко мне сзади!

– Я иначе не умейт, мафтер.

– Позови короля Веренса. Мы слегка перекусим вместе.

– Флушайт, мафтер.

Они проводили взглядами отчаянно хромавшего слугу. Граф покачал головой.

– Добровольно он не уйдет, – сказал Влад. – И намеков он не понимает.

– Это так старомодно, иметь слугу по имени Игорь, – промолвила графиня. – Терпеть его не могу.

– Послушайте, но это ведь так просто, – вмешалась Лакримоза. – Надо спустить его в подвал, запереть в «железной деве», затем на пару деньков растянуть на дыбе над огнем, а потом нарезать тонкими ломтиками, начиная с ног, чтобы он все видел. Он наверняка это оценит.

– Да, думаю, это единственный выход, – с печалью в голосе произнес граф.

– Помню, как-то раз ты попросил меня избавить кошку от мучений, – сказала Лакримоза.

– На самом деле я имел в виду, чтобы ты прекратила ее мучить, – сказал граф. – Но… все вы правы… Ему придется уйти…

Наконец Игорь привел короля Веренса, который замер на пороге с нерешительным видом. Впрочем, так вели себя все люди, оказавшиеся в присутствии графа.

– А, ваше величество, – сказал граф, подходя к королю. – Не желаете ли разделить с нами скромную трапезу?

Волосы Агнессы цеплялись за сучья. Ей удалось поставить одну ногу на ветку, схватиться с немалым риском для жизни за ветку над головой, но вторая нога осталась на помеле, которое начало потихоньку дрейфовать в сторону, заставляя Агнессу принять позу, которую даже балерины не способны принять без долгой подготовки.

– Ты что-нибудь видишь? – крикнула нянюшка, стоявшая очень-очень далеко внизу.

– Кажется, это старое гнездо… О нет!

– Что случилось?

– По-моему, у меня лопнули панталоны.

– Вот поэтому я всегда выбираю белье попросторней, – нравоучительно изрекла нянюшка.

Агнесса перенесла вторую ногу на ветку, которая сразу же угрожающе затрещала.

«Толстуха, – презрительно фыркнула Пердита. – Я бы с легкостью газели запрыгнула на это жалкое деревце».

– Газели не прыгают по деревьям! – огрызнулась Агнесса.

– Что-что ты говоришь? – крикнула снизу нянюшка.

– Да так, ничего…

Агнесса бочком двинулась вперед, но вдруг весь мир обрел черно-белый цвет. Чуть ли не перед самым ее носом на ветку опустилась сорока и принялась громко трещать. Буквально тут же к этой сороке присоединились еще пятеро, перелетевшие с соседних деревьев, и сорочий хор стал просто оглушительным.

Агнесса всегда недолюбливала птиц. Когда они порхали в небесах или пели красивые песенки, она ничуть не возражала, но вблизи они превращались в обезумевшие комки перьев с интеллектом комнатной мухи.

Агнесса попыталась прихлопнуть сороку, что поближе, но та проворно вспорхнула на другую ветку, а девушка с большим трудом удержала равновесие. Когда дерево перестало раскачиваться, Агнесса двинулась дальше, пытаясь не обращать внимания на вопли разъяренных пичуг. Наконец она заглянула в гнездо.

То ли это были остатки старого гнезда, то ли начало нового, разобрать не представлялось возможным. И тем не менее там обнаружились лоскуток блестящей ткани, осколок стекла и что-то белое с… золотой кромкой, ярко поблескивающее даже в такую пасмурную погоду.