Онлайн книга «Кремлевский визит Фюрера»
Лукасевича волновали те же вопросы, что и Потоцкого, и Буллит успокаивал его примерно так же: — Победив в Европе, Германия в перспективе может угрожать нашим реальным интересам на Американском континенте… Мы этого не допустим… — А что вы можете сказать в отношении ваших интересов здесь? — спросил польский посол. — Газеты утверждают, что президент заявил: граница Соединенных Штатов проходит по Рейну. — Этот слух ложен! Зато могу точно сообщить, что президент высказал готовность продать Франции самолеты, потому что французская армия стоит на первой линии обороны Соединенных Штатов! — А как Англия? Если на компромисс с Берлином пойдет она? — Соединенные Штаты располагают различными и чрезвычайно эффективными средствами принуждения в отношении Англии… — И они будут пущены в ход? — Да, если в Англии возникнут тенденции к компромиссу. — Вы в Штатах так непримиримы к тоталитарным идеологиям? — якобы непонимающе поинтересовался поляк. — При чем тут идеология! —категорически отрезал янки. — Позиция Вашингтона определяется прежде всего реальными интересами Соединенных Штатов! Если война разразится, мы наверняка не примем в ней участие с самого начала, но мы ее закончим! То есть в дополнение к официальным военным гарантиям Англии и Франции поляки весной 1939 года получили и неофициальные, но очень весомые гарантии США. При этом все эти гарантии имели целью не сохранить мир, а спровоцировать поляков на войну. Главным (а по сути — и единственным) поджигателем мировой войны оказывался тот, кому им быть и было положено — Дядя Сэм из заокеанской Империи Зла. И дальний его расчет был, как видим, на конфликт немцев и русских… ВЫХОДИЛО, однако, пока не по Буллиту… 3 сентября новый полпред СССР в Германии Шкварцев вручал свои верительные грамоты Гитлеру. — Господин рейхсканцлер, — говорил советский полпред, — вместе с торгово-кредитным соглашением советско-германский договор о ненападении кладет прочную основу для дружественного и плодотворного сотрудничества двух великих европейских государств в экономической и политической областях. Гитлер был сосредоточен, а Шкварцев продолжал: — В этом смысле договор знаменует исторический поворот в международных отношениях и открывает собой самые широкие положительные перспективы. Гитлер кивнул, а новый полпред заканчивал свою краткую речь: — Приступая к выполнению своих обязанностей Чрезвычайного и Полномочного Посла Союза Советских Социалистических Республик в Германии в столь ответственный момент, я позволяю себе выразить надежду, что в Вашем лице, господин рейхсканцлер, а также со стороны Вашего правительства я встречу должное доверие и активную поддержку, необходимые для успешного выполнения ответственной задачи, возложенной на меня правительством Союза Советских Социалистических Республик… Приезд посла Москвы в Берлин, когда у вермахта обозначилось уже направление на Варшаву, говорил сам за себя. И если в начале сентября Шкварцев появился в Берлине, то в конце этого же месяца в Москве появился Риббентроп — для заключения германо-советского договора о дружбе и границе между СССР и Германией. Договор подписали Молотов и Риббентроп — 28 сентября. Он содержал пять статей, наиболее существенными из которых были I, II и III о принципах разграничения, а наиболее перспективной — IV: «Правительство СССР и Германское Правительство рассматривают вышеприведенное переустройство как надежный фундамент для дальнейшего развития дружественных отношений между своими народами». В преамбуле говорилось: «Правительство СССР и Германское Правительство после распада бывшего Польского государства рассматривают исключительно как свою задачу восстановить мир и порядок на этой территории…» 29 сентября договор был опубликован в «Правде» (а не в «Известиях», как августовский Пакт). Дополнительный же протокол по конкретному разграничению, о котором говорилось в статье II договора, был подписан 4 октября Молотовым и Шуленбургом, а опубликован — через полгода после подписания основного договора в 10-м номере «Ведомостей Верховного Совета СССР» от 29 марта 1940 года. ВТОРОЙ приезд Риббентропа отличался от первого весьма существенно — рейхсминистр встретил в Москве прием вполне дружеский, почти сердечный. Да и было от чего встречать германского эмиссара именно так. Ведь — как там ни крути — именно благодаря риску фюрера и успеху вермахта Советский Союз в неделю практически бескровно решил ту проблему, которая была головной болью для него почти двадцать лет. Однако когда началась работа над окончательным текстом договора о дружбе, то с разграничением в бывшей Польше договорились быстро, а вот с разграничением сфер интересов возникли разногласия — Сталин настаивал на включении Литвы в нашу сферу влияния. Риббентроп прямо из Кремля позвонил фюреру: — Мой фюрер, русские притязают на Литву… В трубке слышалось не очень-то довольное сопение… Затем Гитлер сказал: — Согласен… Пусть это будет для русских доказательством моего искреннего желания достичь компромисса и установить настоящие отношения взаимного доверия… Возвратившись после разговора к Сталину, Риббентроп сообщил: — Фюрер согласен и сказал, что он хотел бы установить совсем тесные отношения. — Герр Гитлер свой гешефт знает, — коротко бросил в ответ Сталин… Уже после подписания договора Риббентроп вполне искренне воскликнул: — Герр Сталин! Больше никогда не должно быть войны между немцами и русскими. Я убежден, что мы никогда не должны скрестить оружие! Сталин глубоко задумался, потом медленно, словно все еще раздумывая, ответил: — Пожалуй, это все-таки должно было быть так… Советник Хильгер тоже медленно перевел… Необычность формулировки Риббентропа поразила, и он попросил Хильгера: — Noch einmal… Хильгер перевел еще раз… И теперь замолчал Риббентроп… Сталин ответил намного сдержанней, чем он ожидал, но что стояло за этим? Тайное желание перенести все же большевизм и в Германию? Или искренность великого человека исторического масштаба, не желающего отделаться в такой момент от такого собеседника дежурной дипломатической фразой и честно выразившего свое сомнение в уверенности Риббентропа, признавая, однако, при этом и возможность его правоты? Тогда Риббентроп — коль уж его искренняя реплика вызвала такую же глубокую реакцию, рискнул уже сознательно прозондировать Сталина: — Но если это так, герр Сталин, то наш договор создает возможность более тесного союза для будущих сражений против западных держав? Сталин опять задумался… А потом как-то очень убежденно произнес: — Я никогда не допущу ослабления Германии! |