
Онлайн книга «Летающие качели»
– Дело же не в том, накрасила она их или нет. Дело в том, что она превыше всего любит себя и свои удовольствия! А на меня ей плевать с высокой колокольни! Даже если я завтра попаду под трамвай, она вечером пойдет в кино и будет говорить знакомым, что ей очень тяжело и надо было отвлечься. Это страшный человек, Митя! Ты ее не знаешь! Это – чемпион эгоизма! Я постоял и пошел на кухню. Квартира была старая, довоенной постройки, коридоры длинные. Я устал ходить туда и обратно. – Он говорит, что ты чемпион эгоизма, – сказал я жене брата. – Просто я ему надоела, и ему надо к чему-то придраться. – На ее глазах заблестели слезы. – Я все бросила ради него. Он сломал мою жизнь. Я вздохнул и пошел в комнату. – Она ради тебя все бросила. Нехорошо. – А что у нее было, чтобы жалко было бросить? Это я бросил больных родителей! Будь проклят день, когда я ее встретил. Господи! – Лодя прижал руку к сердцу и поднял глаза к потолку, как святой Себастьян. – Если бы можно было проснуться и ничего не было. Сон. Если бы можно было вернуться туда, в пять лет назад, я за версту обежал бы тот дом, в котором я ее встретил. – Ладно, – сказал я, – я пошел! – Куда? – растерялся Лодя и перестал быть похожим на святого Себастьяна. Стал Лодей. – Как это пошел? – Вы просто любите друг друга. А я как дурак хожу туда-сюда. Я понял: у них шла борьба за власть. Лодя хотел подчинить жену. А жена отстаивала свои права на индивидуальность. – Но книги… – Лодя пошел за мной следом. – Вы помиритесь, и мне придется везти твои книги назад. Я так и буду – туда-сюда… Некогда мне. Из кухни выскочила жена брата и схватила меня за руку. Пальцы у нее были тонкие, но очень сильные. – Подожди! – крикнула она. – Пусть уходит! – крикнул Лодя и, схватив меня за другую руку, потянул к двери. Я делал шаг вправо, потом два шага влево, в зависимости от того, кто меня дергал: Лодя или его жена. Жена была сильнее, и я побоялся за свой плечевой сустав. – Больно же… – сказал я. – Пусть останется, поест! Он же два часа внизу сидел! – сказала жена. Это было справедливо, но Лодя справедливо боялся, что, если я задержусь, их зыбкие отношения примут прежний крен и тогда Лодя останется без жены, а жена без дачи. – Не нужна мне твоя дача, – сказала жена, отпуская мою руку. – Да бери, пожалуйста, – уступил Лодя. – На что она мне? Сидеть там одной, как сурок… – Ты одна не будешь. Приятелей много. – Приятелей много, а ты один. Жена смотрела на Лодю. Ее губы вспухли от слез, как весенние почки. В глазах стояло солнышко. – Прости меня, – попросила она. – Я больше не буду красить губы. – Я не могу простить. Я поклялся здоровьем нашего ребенка. Если я тебя прощу, Бог накажет… – У Бога столько дел: времена года менять. Баланс в природе поддерживать. Думаешь, ему есть время слушать твои глупые клятвы? Жена взяла Лодю за руку, и они пошли по коридору. Вошли в комнату и закрыли за собой дверь. Я хотел было выйти из квартиры, но не знал, как обращаться с замками. Я заглянул в дверной глазок. Была видна лестница и лифт, уменьшенный оптикой. Я пошел на кухню и сел на табуретку. Очень хотелось есть. На холодильнике лежала газета. Я раскрыл ее, прочитал: «Производственное объединение «Кзыл-Ту» приступило к серийному изготовлению оригинального термоса для хранения и транспортировки обеда из трех блюд…» Я вернулся к входной двери и стал энергично орудовать с замками. В какой-то счастливый момент дверь раскрылась. Лестница и лифт явились мне в реальных размерах. «Стандарт»… Тогда получится: «Подсчитано отдельно по номенклатуре и каждому стандарту». Не годится. Может быть, «индивидуальность». Но слово «индивидуальность» применяется только к одушевленному предмету и не может быть применимо к единице оборудования. Например, моя индивидуальность состоит в отсутствии всякой индивидуальности. Индивидуальность Киры – в том, что она женщина. Главное в ней – это стихия женственности, которая от нее исходит и охватывает людей, зверей и даже неодушевленные предметы. Когда она держит в руке, скажем, ложку, то это уже не просто ложка, а ложка плюс еще что-то, весьма загадочное и вкрадчивое. Все люди, которых я знаю, где-то работают, что-то делают, сеют разумное, доброе, вечное и по десять лет ходят в одном и том же пальто. Кира – ничего не сеет и одевается по завтрашней моде. У нее есть манера – опаздывать на час и на два. Но если бы Кира совсем забыла о свидании, я все равно ждал бы ее – день, два, неделю – до тех пор, пока она не вышла бы из дома, скажем, за хлебом и не наткнулась на мою машину случайно. Мимо машины прошли двое: женщина и девочка лет четырех. Глаза у женщины полны слез, а губы девочки упрямо поджаты. – Это хамство, – обиженно проговорила женщина. – Хамство, и больше ничего! – Ну и пусть! – ответила девочка. Я смотрел им вслед. О! Как бы я хотел, чтобы это была моя семья. Вернее, вместо жены – Кира. А в дочках могла бы остаться именно эта юная хамка. Из подъезда вышла Кира. Я смотрю на нее, и у меня настроение как у мальчика, которого взяли в цирк. Кира садится в машину. Спрашивает: – Хочешь яблоко? – Нет, – отказываюсь я. Потом вспоминаю душистую упругость антоновки и говорю: – Вообще-то хочу… Кира достает из сумки два яблока: одно для себя, другое, поменьше, – для меня. При всем своем нежелании жить она очень следит за своим здоровьем и не забывает о витаминах. Я поднимаю очки на лоб и начинаю есть. Она искоса следит за мной, и я вижу, что ей все во мне не нравится. – Может, пойти работать в штат? – раздумывает Кира. – Ни в коем случае! – пугаюсь я, потому что не в состоянии совместить эти два понятия: Кира и штат. Потом я думаю о том, что ежедневная служба дисциплинирует ее, и говорю: – А может, тебе действительно пойти в штат… – Ты когда-нибудь играл сам с собой в бадминтон? – Как это? – не понимаю я. – Ну вот ты бросаешь волан. Он летит и падает в траву. Ты подходишь, поднимаешь, возвращаешься на исходную точку. Опять бьешь ракеткой. Волан опять летит и падает в траву. Ты опять идешь, опять подбираешь… – К чему ты это? – К тому, что беседа – это тоже игра. Прием и подача. А ведь я одна разговариваю. – Почему? – Я спрашиваю: «Хочешь яблоко?» Ты говоришь: «Нет», потом тут же говоришь: «Да». Я спрашиваю: «Идти работать?» Ты говоришь «нет», потом тут же говоришь «да». Ты что, дурак? |