Онлайн книга «Летающие качели»
|
Мы замолчали. На улице звякнул велосипед. Мика вздрогнула. – Мне все время кажется: телефон… – Она виновато улыбнулась сквозь слезы. – Я четыре года каждый день ждала твоего звонка и даже боялась пустить воду в ванной. Боялась, что не услышу. – А почему он спит? – спросил я. – Кто? – Твой муж. – Устал. – А чем он занимался? – Он археолог, недавно вернулся из Якутии. Нашел позвонок мамонта в районе вечной мерзлоты. – А зачем он ему? – Позвонок? – Ну да… – Чтобы представить себе весь позвоночник. – А зачем представлять себе весь позвоночник? – Чтобы воспроизвести мамонта целиком. – А зачем воспроизводить мамонта, который давно сдох? – Для истории… Когда через тысячу лет найдут твой позвоночник, им никто не заинтересуется. – Почему же? Я вполне типичный представитель своего времени – честный, неустроенный, инфантильный… – Честный вор, – подсказала Мика. – Ну знаешь… Все мы что-то воруем и что-то безвозмездно отдаем. – Ты ничего не отдаешь. Ты чемпион эгоизма, и в этом твоя творческая индивидуальность. Ты предпочитаешь жить удобно. – Что значит: удобно? – Удобная работа: и занят, и свободен. Удобный сын: и есть он, и нет его. Удобная женщина: можно прийти, можно уйти… Я смотрел на Мику. Я никогда не предполагал, что в ней зрели эти мысли. – Ты ненавидишь меня… – Незавершенная любовь переходит в ненависть. Это нормально. – И ты меня ненавидишь? – Ненависть – это очень сильное чувство. Такое же, как любовь, только со знаком минус. Я тебя не ненавижу. Я от тебя свободна. Не судьба, да и все. – Почему не судьба? – Я любила тебя сильнее, чем это нравится судьбе. И потом, я не вовремя явилась в твоей жизни. Надо было на десять лет раньше или на десять лет позже. Я пришла в твои тридцать семь, а надо было в двадцать семь, когда ты был свободен. Или в сорок семь, когда устанешь терять… – Судьба – не судьба… Просто я разбился, и ты бросила меня в ту же секунду. – Ты был уверен, что я пойду за тобой в мир иной? – Да, – сказал я серьезно. – Я был уверен. – Дело не в том, разбился ты или нет, просто я износила наши отношения. Как туфли. Подошва отлетела. – Почему? – Люди любят друг друга, чтобы зачать ребенка и взрастить его для дальнейшей жизни. Есть время цветения – весна, а есть время урожая – осень. Невозможно же цвести и весну, и лето, и осень, и зиму. Мои цветы облетели. А ребенка ты не хотел. – Ты могла меня не слушать. – Как я могла не слушать, когда ты был для меня священное существо. – Но ведь все можно поправить. – Только актеры могут играть один спектакль по десять раз. А мы не актеры, а люди. И не играем, а живем. Из комнаты раздался мужской голос: – Элла! – Кто это: Элла? – Я! – сказала Мика. Я вспомнил, что полное ее имя – Микаэлла. Сейчас у нее все было другое: имя, одежда, глаза. – Я тебе верил, – сказал я. – А я тебе. Я встал и пошел. Я вышел сначала в прихожую, потом на лестницу. Когда я оказался на лестнице, я понял, что не могу идти. Мне захотелось сесть тут же, на ступеньку, но ее археолог с позвонком мог выйти и увидеть меня под дверью, как собаку. Это было бы слишком щедрым свадебным подарком. Я пошел вверх, держась за перила, и добрался до последнего этажа. Дальше был чердак. Я сел на самую верхнюю ступеньку и застыл. Все ощущения были выключены во мне. Видимо, сработали защитные силы организма, и он самоотключился, чтобы я ничего не чувствовал. Я не помню, сколько прошло времени, когда я услышал клацающие деревянные шаги. Мика поднималась по лестнице. Она чуть придерживала у колен свою длинную юбку, чтобы не мести ею ступеньки, и походила на представительницу девятнадцатого века, идущую на бал в дворянском собрании. – Не сиди на камне. Встань. Я встал. Она взяла меня за руку и подвела к лифту. – Нажми кнопку. Я нажал большую круглую кнопку лифта. Она стала светящейся и красной. Сквозь решетку двери было видно, как задвигались колесики и поползли тросы. – Как ты узнала, что я здесь? – спросил я. – Чувствуешь? – Нет. Просто я стала смотреть в окно, ждала, когда ты выйдешь. Тебя не было. Тогда я спустилась вниз. Тебя нет. Значит, ты наверху. Методом исключения. Лифт подошел и остановился. – Открывай дверь. Я повернул холодную ручку и открыл решетчатую дверь. – Теперь иди. – Можно, я еще посижу? – Нет, – запретила Мика. – Иди. – Что я теперь буду делать? – Жить, – ответила Мика. – Подумай, ведь ты действительно мог разбиться. Внизу кто-то постучал ногой, требуя лифт. – Самое главное – быть живым, – сказала Мика. – Это необходимое условие. А все остальное можно варьировать. Я вошел в лифт. Она захлопнула дверь. Стояла, ждала, когда я уеду. Все это было так беспощадно и нелепо, как будто моя голова стояла отдельно от меня и смотрела, как я уезжаю. Наверное, когда петуху отрубают голову, то его глаза какое-то время видят, как бегает его туловище. – Прости меня, – сказал я Мике. – Нет. Не прощу. Снизу опять загромыхали. Я сомкнул внутренние дверцы и нажал кнопку. Передо мной поплыли большие белые цифры, обозначающие этажи: 5… 4… 3… 2… 1… На дверях ресторана висела табличка: «Свободных мест нет». Желающие вкусить от сладкой жизни жались озябшей стайкой и, как зайцы, засматривали через стеклянную дверь. Ресторан считался современным и модным. Наш инструментальный ансамбль – тоже современный и модный. И то, что мы здесь работали по вечерам, составляло честь и нам, и ресторану. Я уверенно подошел и постучал в дверь костяшками пальцев. Ожидающие посмотрели на меня с робостью и надеждой: они решили – я пришел с тем, чтобы восстановить справедливость. Гардеробщик дядя Леша приблизился к двери – высокомерный и значительный, как сенатор. Он смотрел безо всякого интереса, как кастрированный перекормленный кот. И вдруг в его глазах зажглось внимание. Он придвинул лицо к самому стеклу, всматривался в меня, как шпион в сообщника в ожидании пароля. Потом оглянулся по сторонам, живо отодвинул задвижку, и я просочился в вестибюль. |